on>Авторское предуведомление
Персонаж – убийца, (Или странная встреча, повлекшая за собою…)
Автор не пытается примерить вериги ясновидца-пророка.
Дар прорицателя – не его ипостась.
Он также не причисляет себя к смакователям и адептам конъюнктурной чернухи.
Метафизическая действительность нынешнего дня движет его пером. Земное существо, самозванно нарекшее себя; гомо сапиенс – приговорило себя и своих потомков к Армагеддону… Автор по мере способностей констатирует факт заката нынешней человеческой цивилизации.
Автор – прилежный хроникер настоящих и будущих апокалипсических дней.
Смиренный автор уповает на божественный исход настоящих и будущих испытаний, которые были видны и слышны святому Иоанну Богослову.
Профессиональные убийцы, или по-иностранному «киллеры», в настоящее время в России превратились в своеобразную замкнутую элитарную прослойку. Вернее, даже – кастовый орден, обрести членство в котором обыкновенному злодею не представляется возможным.
Заурядные уличные душегубы, среди которых и бывшие зеки, и натуральные природные бакланы-задиры, и кухонные забияки-пьяницы, и прочие «вольтанутые» случайные убийцы своими мотивированными и немотивированными злодействами дают обильную ежедневную подкормку для всякого рода криминальных хроник. Эту достаточно грубую кровавую снедь с маниакальным упорством и удовольствием смакует пишущая и вещающая братия.
С некоторых пор я пытаюсь избегать эти разделы всевозможных масс-медиа. Я объелся ими до некомфортного отвращения и доподлинно осведомлен, что не одинок в этих малоуютных ощущениях. Но вся штука в том, что, помимо должности обывательской, я состою в профессиональном Союзе сочинителей. И посему приходится живописать нынешнюю действительность как она есть.
В предыдущем романе «Государственный палач» мне особо не пришлось прибегать к домысливанию. Почти все доподлинно срисовано с «натуры». И ритуальные подземельные садомазохистские увеселения, и последующая ритуальная казнь одного из зачинателей и спонсоров элитарного Клуба ПАиР отображены мною во всей их зловещей инфернальной мистической правдивости.
Я полагаю, что искренний доподлинный писатель – это своего рода фиксатор. Но прежде всего не событий, – за журналистами ведь все равно не угнаться. Я со всей тщательностью пытаюсь фиксировать движение своей души, все ее странности, все ее недомолвки и потаенные знаки. И чем непригляднее действительность, чем страшнее она, окружающая мою душу – доверчивую, безоглядную, чувствительную, порою просто мальчишески любознательную и ранимую до дурости, и жестокую вдруг до звериного оскала, – тем выразительнее, отчетливее и искреннее ее (души) отклик.
Разве вина моя, что романы мои нынешние населены монстрами в человеческом обходительном обличье, мелкими и крупнокалиберными подлецами, извращенцами и прочими предвестниками Судного дня… Это ведь так очевидно, что истинный автор не потрафляет злобе дня и низменным вкусам читающей публики, – он просто иначе не способен. В сущности, этот искренний простофиля и сам непременно страдает – и физически, и психически – от живописания мерзопакостной, загаженной дьявольскими утехами действительности.
Я на себе в достаточной мере испытал последствия своего сочинительского успеха при отображении собственной уязвленной души. Одно время меня неотвязно преследовали необоснованные, как бы детские дурные страхи абсолютной беспомощности перед чем-то совершенно ужасным, предгибельным… Спонтанный ужас вязкой, мерзкой, тяжкой волною накатывал, грозя затопить с головою неудержимым приливом безумия. Я тщетно метался по квартире, ощущая всем черепом отвердевающие остья волос, дурманящее, жуткое сердцебиение. Зрачки раздвигались до окоема радужки… А плита жути надвигалась и надвигалась. Через сцепленные, вызванивающие зубы я бормотал какие-то жалкие самодеятельные молитвы, рюмками глушил валокордин. Через полчаса, через час отпускало, и вдруг схватывало посреди улицы, в метро, в окружении равнодушных, озабоченных, веселящихся или напрочь мрачных пешеходов.
Моим коллегам, я полагаю, известна эта постсочинительская депрессия. Еще влача ее, я давал себе клятвы – более не уподобляться персонажам нашего смутного безжалостного времени. Довольно этих жутких метафизических историй, в которые я добровольно засаживаю все свое психопатическое существо, чтобы еще и еще раз ужаснуться тем дьявольским постыдным презренным откровениям, которые раз за разом подтверждают суицидальную сущность человека.
Ч е л о в е к – раб своих извечно низменных желаний, побуждений, поступков.
Но отравленный даром сочинительским все равно пренебрегает данными самому себе обывательскими клятвами-заверениями.
Еще окончательно не выздоровевши, я уговорил себя на рандеву с одним странным моим читателем.
