себя кем угодно, только не особенной.
И тут Лили начинает петь. Она сжимает мою руку, и ее глаза загораются, когда она смотрит на проплывающее за окном Болото. У нее приятный голос, и она поет популярную в Болоте песенку, всем нам хорошо известную.
Внимайте, милые юные леди,
Мудрым советам поживших на свете…
Песню подхватывают две другие девочки. Рейвен закатывает глаза.
– Тебе не кажется, что сейчас это не к месту? – ворчит она.
– Да, пожалуй, – тихо отвечаю я. Песенки Болота чаще всего о девушках, которые умирают молодыми или бывают отвергнуты своими любимыми, хотя к нам это не относится. – Но все равно приятно послушать.
Ах, любовь – это чудо, любовь – это счастье,
Любовь – красота, покуда свежа.
Но любовь стареет, любовь холодеет
И исчезает, как утренняя роса.
Густая тишина повисает в вагоне, нарушаемая лишь ритмичным стуком колес. Лили смеется, но это, скорее, смех сквозь слезы. Я вдруг ловлю себя на мысли, что, наверное, больше никогда не услышу ни одной песенки из Болота.
Поезд замедляет ход, слышен противный скрежет массивных железных решеток, которые убираются в стену, разделяющую Ферму и Болото. Я много чего знаю про Ферму – мы изучали все округа на уроках истории, – но увидеть ее воочию – совсем другое дело.
Первое, что поражает меня, так это цвета. Я никогда не думала, что в природе существует столько оттенков зеленого. И не только зеленого, но и красного, и бледно-желтого, ярко-оранжевого и сочного розового.
Я думаю об Охре – он сейчас должен быть на одной из молочных ферм. Надеюсь, он сможет и дальше работать в доме Огня. Как это несправедливо, что он в одиночку вынужден кормить нашу семью.
Что еще поражает меня – так это ландшафт Фермы. В Болоте все плоско; здесь же кажется, будто ты все время катишься по земле то вверх, то вниз. Поезд пересекает мост через реку, разделяющую два холма. По их склонам спускаются ровные ряды виноградных лоз, закрепленных палками и кусками проволоки. Я помню, что это называется виноградник, где выращивают виноград для вина. Пару раз я пробовала вино – смотрительницы разрешают нам выпить по бокалу в день рождения и по случаю празднования самой длинной ночи.
– Она такая огромная, – говорит Рейвен.
Она права. Ферма тянется бесконечно, и я почти забываю, что есть еще Болото, Жемчужина или Аукцион. Мне кажется, что нет ничего, кроме этих бескрайних просторов, где буйствует природа.
Как только мы проезжаем через железные ворота на границе Фермы и Смога, свет тускнеет, и солнце будто сияет вполсилы.
Поезд медленно тащится по приподнятой колее через лабиринт чугунных гигантов; повсюду возвышаются фабрики, из их труб валит дым самых разных цветов – темно-серый, белый, зеленовато-фиолетовый, темно-красный. Улицы кишат людьми – с изможденными лицами, согнутыми спинами. Я вижу мужчин и среди них немало женщин и детей. Раздается пронзительный свисток, и толпа рассасывается по мере того, как рабочие разбредаются
