У нас с ней одинаковые волосы – длинные, черные, волнистые. Я невольно улыбаюсь. Хэзел жмется к брату.
– Вайолет? – снова произносит мама.
– Здравствуйте, – говорю я и сама удивляюсь своему формализму. Я выхожу из дилижанса, ступая в густую болотную пыль. Хэзел широко распахивает глаза – не знаю, в чем она рассчитывала меня увидеть, но, похоже, не в ночной рубашке и халате. Никто из моих родных не носит обувь. Хорошо, что я тоже босая. Я хочу чувствовать грязь под ногами, такую родную, домашнюю.
Еще мгновение неловкого молчания – и вот моя мама, спотыкаясь, делает шаг вперед и обнимает меня. Она такая худенькая, и, как я успеваю заметить, слегка прихрамывает, чего прежде точно не было.
– О, моя детка, – воркует она. – Я так рада видеть тебя.
Я вдыхаю ее запах – хлеба, соли и пота.
– Я скучала по тебе, – шепчу я.
Она вытирает слезы и слегка отстраняется, разглядывая меня.
– Сколько у нас времени?
– До восьми.
Мама открывает рот, как будто хочет что-то сказать, но лишь качает головой.
– Что ж, тогда не будем терять ни минутки. – Она поворачивается к остальным. – Охра, Хэзел, подойдите, обнимите свою сестру.
Охра решительно выдвигается вперед – когда он успел так возмужать? Ему ведь было десять лет, когда я уехала из дома. И вот теперь передо мной настоящий мужчина.
– Привет, Ви, – говорит он. И тут же закусывает губу, словно пугаясь столь панибратского обращения к суррогату.
– Охра, какой же ты огромный, – поддразниваю я. – Чем же тебя мама кормит?
– У меня рост метр восемьдесят, – с гордостью говорит он.
– Да ты просто великан.
Он усмехается.
– Хэзел, – говорит мама, – подойди, поздоровайся с сестрой.
И тут Хэзел, моя маленькая Хэзел, которой я пела на ночь колыбельные, таскала с кухни печенье, когда гасили свет, с которой мы играли в принцесс на заднем дворе нашего дома, поворачивается ко мне спиной и бежит в дом.
– Ей просто нужно немного времени, – говорит мама, наливая мне чашку чая из хризантем.
Но времени у меня как раз и нет.
Я отхлебываю чай, изо всех сил стараясь не морщиться. Я уже забыла этот горький, терпкий вкус, давно привыкнув к кофе и свежевыжатому соку. Я глотаю чай вместе с чувством вины.
Мы с мамой сидим за деревянным столом, на стульях, которые сколотил мой отец. Дом меньше, чем я его помнила. Одна комната служит и кухней, и гостиной. Здесь есть раковина, маленький примус, рабочий столик с тумбой под тарелки и столовые приборы. Из мебели лишь кушетка, из которой кое-где вылезает набивка, да кресло-качалка у камина. Моя мама обычно вязала, сидя в этом кресле. Мне интересно, вяжет ли она до сих пор.
– Хэзел забыла меня, – печально говорю я.
– Нет, не забыла, – отвечает мама. – Просто… она помнит тебя другой.
