Последний Иерусалимский дневник. Игорь Губерман

      Секрет молчанья очень прост,

      и это всем понять дано:

      внутри у каждого есть хвост,

      а он поджат у нас давно.

      В моём весьма почтенном возрасте

      текут естественные бедствия,

      но вдруг такие вспышки бодрости,

      что очень страшно за последствия.

      Стареет цех наш очень фанфаронисто,

      читателя волнуя и маня,

      моё литературное достоинство

      теперь важней мужского для меня.

      Лентяи, я всегда любуюсь ими

      и силой их стремления главнейшего;

      они изобретательны – во имя

      безделья вожделенного дальнейшего.

      Такой приключилась эпоха моя,

      что грязи в ней были пуды;

      вся рыба, которую выудил я,

      ловилась из мутной воды.

      Несутся мои старческие дни

      с невиданной доселе дикой скоростью —

      похоже, занедужили они

      какой-то возрастной безумной хворостью.

      Я что-то нынче сильно плох,

      так беззащитно слаб сегодня,

      что появись орава блох,

      и я бы молча руки поднял.

      К потомкам дальним не дотянутся

      все сочинения мои,

      но всё равно за мной останутся

      мотивы грусти и любви.

      Большому веку современен —

      как я не вывихнул мозги?

      Смотрите: Сталин, Гитлер, Ленин

      и много чёрной мелюзги.

      Я благонравием не был отмечен,

      есть на мне тёмные пятна;

      в мой догорающий старческий вечер

      вспомнить их очень приятно.

      Когда умру – привет народу,

      своими занятому бедами;

      а про заветную свободу

      споёт им бард, пока неведомый.

      Прошли естественные сроки

      писательского ремесла,

      а я слова в тугие строки

      вяжу с упрямостью осла.

      С началом горячей и влажной весны

      вся жизнь облекается песней;

      у вдов и невест одинаковы сны,

      однако у вдов – интересней.

      Навряд

Скачать книгу