лежал на земле, ткнувшись лицом в зеленоватый мох, приготовившись встретить смерть. Ругая судьбу за то, что совсем мало отвела ему времени и немного успел он в этой жизни. Да что там успел? Даже с сабелькой по степи не гулял! Всё только на брюхе по оврагам да лощинам в составе сторожевой заставы, где с Инышкой да с дядькой Пахомом не шибко себя проявишь.
Когда же вдруг неожиданно стихли звуки погони и воцарилась долгая тишина, Лагута представил, как над его головой занесено и сверкает широкое лезвие крымского меча. Он еще сильнее утопил лицо в мох и стиснул зубы. Но вместо удара в область шеи – дикая боль в ноге.
– А ты терпи, казаче. На то и родился Башкирцевым, чтобы терпеть! – Недоля посохом трогала раненую ногу. – Крепко, вишь, засело у тебя. Но и это не беда. Коль, парень, болит, лечить можно! А ну вставай да пошли потихоньку. Чего лежать-то? Неча землю греть. Она сама знает, когда ей погреться.
Сказать, что Лагута Башкирцев был изумлен, вообще ничего не сказать. Он раскрыл рот и не мог вымолвить ни звука. Послушно встал. Недоля протянула ему свой посох.
– Давай ступай помаленьку. Коня твово возьмем. Куды ж мы его оставим? А ты иди сам. Можешь идти, лучше иди на своих. Плоть она ведь тоже разум имеет. Что ей не нужно вытолкнет. Что нужно оставит. Совсем невмоготу будет, скажешь. Отдохнем.
Но отойти нам подале не мешает. Без огонька-то ранку мы твою не сдюжим. Вот и отойдем, чтобы не видно было ни ворогу, ни другу. Оно так-то надежнее. – Старуха бормотала больше себе под нос, чем для Лагуты. – А теперь постой давай. Я ножку-то тебе дай платом прихвачу. Отца твово не раз выхаживала. Бывалоча, вернется, а на ём места живого нет. Лихо алатырничал по степи! – Недоля скрутила жгутом головной платок и ловко прихватила ногу вокруг раны каким-то только ей ведомым манером.
Боли сразу стало меньше. Только с каждым шагом казалось Лагуте, что наконечнику татарскому неловко сидеть в его плоти. И хочет железо басурманское выскочить наружу. Хочет само уже. Но пока не может.
Звенец послушно где-то сзади шел, глухо топал копытами о землю и коренья деревьев. Его никто не вел под узцы. Никто не понуждал. Конь шел сам, словно совершенно и не бывало у него никакой другой доли, кроме этой.
Пересекли овраг, за которым начиналась самая настоящая дремучая чаща. Где-то в недрах звенел ручей, призывно, но при этом спокойно, будто бы сказку сказывал.
Подошли к сверкающей чешуе бегущей воды. Недоля дала знак рукой, что тут, мол, и остановимся. Лагута повалился животом на землю.
– Э, нет, мил-человек. Давай-ка мы подстелем под тебя. Ты говорить-то будешь али как?
– Недоля, да откуда ж ты взялась? – Лагута впервые за все это время произнес фразу. Да и то сам уже понял, что корявей не придумаешь… Для начала бы поблагодарить.
– Так я ж, казачок, местная. Отсюда и взялась.
