необходимой.
– А ведь лейтенант Торсон, пожалуй, не менее мужественный человек, чем и сам капитан Беллинсгаузен, – с удовлетворением отметил Врангель.
– Полностью согласен с вами, Фердинанд Петрович. А далее он выступил уже от себя. Сказал, что в среде русских флотских офицеров после выхода России в мировой океан прочно укоренилось мнение, что англичане якобы жестоко обращаются с аборигенами открытых ими земель. Однако после случившегося он готов пересмотреть свое отношение к этому мнению. На самом деле, местные жители, уже знакомые с огнестрельным оружием европейцев, знали, что хамить морякам смертельно опасно, успев познать на своей шкуре силу мести белых людей за оскорбленных и убитых ими товарищей. И Торсон сделал вывод, что именно поэтому все они на «Мирном» – он так и подчеркнул, что не только один капитан, – оказались морально не готовы к должному пресечению попыток туземцев навязать им свою волю путем оскорбительных действий, да еще в самой непристойной и отвратительной форме.
Наступила тишина. Все были под впечатлением услышанного.
– Умница! – нарушил тишину Фердинанд Петрович. – Я бы с большим удовольствием желал видеть Торсона среди своих офицеров.
– Константин Петрович отличается передовыми и далеко неординарными взглядами и по другим вопросам. Он очень интересный собеседник, – с гордостью за товарища пояснил Федор Федорович.
– Главное в том, что Торсон заострил внимание на не таком уж и простом на первый взгляд вопросе, – убежденно сказал Врангель. – Конечно, и среди русских капитанов могли бы найтись такие, которые, будучи не ограничены подобными инструкциями, палили бы по туземцам налево и направо по любому поводу. Этого, наверное, и опасается наш государь. Но я тем не менее настаиваю на том, чтобы капитанам давалась бо́льшая свобода выбора решений в той или иной возникшей ситуации. – и Врангель расслабленно откинулся на спинку кресла, мысленно благодаря Торсона за моральную поддержку, в которой так нуждался.
Когда из океана стал вырастать белоснежный конус Корякского вулкана, всё увеличиваясь в размерах, а затем показался и остроконечный пик Авачинской сопки, Андрей Петрович уже не мог оторвать от них своего завороженного взгляда. Ведь именно отсюда, с этой удивительной камчатской земли, и начался его поход на восток, в Русскую Америку, продлившийся целых шестнадцать долгих лет. Самых значительных лет его жизни.
Врангель, повернувшийся к нему, неожиданно для себя увидел слезы на глазах этого мужественного человека. А потому не отважился нарушить ход его мыслей, устремленных в прошлое, вызвавшее столь сильные эмоции.
После встречи с губернатором Камчатки барон вернулся на судно крайне возбужденным и в то же время подавленным. Он позвал Андрея Петровича с Матюшкиным и молча направился в каюту ученого, которая уже стала традиционным
