пренебречь опытом Пестеля. Потом заметил в нем недюжинный ум. Изощренный и какой-то мрачный.
Михаил вспомнил, что когда-то то же самое говорил ему Бенкендорф.
– В двадцатом году из Петербурга поступило предписание создать внутреннюю полицию, – продолжал гость. – Мы вместе работали над составлением устава и циркуляров, и я имел случай убедиться, что передо мной в полном смысле слова государственный человек. Досада охватывала от того, что подобные дарования отринуты свыше. Но иной раз брал страх, ибо никаких нравственных оснований под ними не было. Он, например, мог сказать, что не видит большой беды переселять народы. Помнится, я ответил, что администрация не может организовать транспортировку больших масс людей без потерь. «Что в них? – удивился Пестель. – Лишь бы место очистили».
Киселев глубоко затянулся. Он курил голландские сигары. Михаил считал это мерзкой привычкой, но сейчас терпел, понимая, что табак – успокаивающее, а генерал страдает расстройством нервов.
– Я забирал власть в штабе в свои руки, и мне становилось с Пестелем тесно. Я пять раз посылал государю просьбу произвести его в полковники. Наконец император внял, Пестель получил Вятский пехотный полк и уехал из Тульчина. Я вздохнул свободнее. Но он, видимо, догадался, что я просто хотел от него избавиться. Да и по каким-то причинам ему было удобнее тереться в штабе. Без него вскрылись недостачи казенных денег, всплыли бумаги, которые мне уже давно надлежало знать, да они не доходили до моих рук. Я обсчитал бюджет заново. Оказалось, что за прошлый год неизвестно куда утекли миллион шестьсот тысяч рублей. Сначала я заподозрил дивизионных командиров и хорошенько прошерстил голубчиков. На каждом что-то было. Но все это мелочи по сравнению с грандиозной суммой, растаявшей, как дым. Сперва мне было любопытно, куда можно девать такие деньжищи? Потом сделалось страшно, на что они употреблены? Как только я над этим задумался, случилась моя несчастная дуэль.
Киселев взял новую сигару, помял ее в пальцах, но, заметив, что гость морщится, отложил.
– У этого Пестеля есть сторонники? – спросил Воронцов. – Ну, многие были недовольны его уходом из штаба?
– Вообще он замкнут. Друзей почти нет. Но у него поразительное умение влиять на людей. Серж Волконский и старше по чинам, и известней, а слушается, как ребенок. Из молодых офицеров тоже. Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол.
В комнату вошла жена Киселева Софи со стаканом валериановой настойки.
– Поль, не надо. Ты устал сегодня, – попросила она. – Уже поздно…
– Нет, – генерал отстранил ее руку. – Мне нужно закончить. Люди, о которых я говорю, приезжают в Одессу, встречаются здесь с кем-то, обделывают дела. Полтора миллиона, стоившие мне душевного равновесия, могут лежать здесь в одном из иностранных торговых домов и ждать своего часа.
Воронцов слушал внимательно. Он давно понял, что начальник
