онятие, называемое в английском языке PRIVACY?
Не знаю, как теперь, поскольку я уже около 30 лет живу в Америке, но в советское время о PRIVACY мало кто заботился. Большинство советских людей о таком слове и понятии, вероятно, даже и не догадывались.
Многое изменилось в России, да и во всем мире, за эти годы, но то время, какое бы смутное оно ни было, было временем нашей юности, наших надежд, нашей дружбы. Тогда, в той России, нам вечно чего-то не хватало, мы чувствовали себя обобранными, оболваненными, наглухо запертыми в душном нашем неуютном отечестве, но единственное, чего у нас было действительно хоть отбавляй, – так это юмора. Моя бабушка однажды заметила: «У нас очень легко быть счастливым, – вот пришел в магазин, а там селедку дают, – купил и стал счастливым, потому как могло ведь ее там и не быть!»
В этой книге я постарался предоставить возможность читателю заглянуть в то время, увидеть, как мы там жили, о чем мечтали. Время это прошло и, вероятно, никогда больше не повторится, и именно поэтому я и почувствовал необходимость рассказать о нем.
Часть первая: «Воронья слободка»
Максим жил в хрущобе, на пятом и последнем этаже, в коммуналке из трех комнат, с невообразимо крохотной кухней, но с раздельным санузлом. Райончик тоже был не ахти, как говаривал один приятель Максима: «Тут каждый второй с подбитым глазом».
Вообще-то, Максиму повезло, не многие его сверстники могли похвастаться такой роскошью, как собственная комната, хотя бы и в коммуналке. Большинство из них в свои 25–26 лет жило с родителями, частенько тоже в коммунальной квартире, и хорошо еще, если не в одной комнате. Когда-то в этой комнате жили дедушка и бабушка Максима, и, чтобы «площадь» не пропала, родители постарались прописать туда Максима, и, после смерти бабушки и дедушки, он стал полноправным наследником их жилья с законной пропиской.
Шел 1981 год, после провала Олимпиады 80-го года, когда западные страны выразили свой протест против советского вторжения в Афганистан бойкотом Олимпийских игр в Москве, советская сторона ответила полной отменой выездных виз в Израиль, и многие, уже сидевшие на чемоданах, попали в отказ. В их числе оказалась и семья Макса. У Максима была старшая сестра, уехавшая с семьей формально в Израиль, а на деле в Америку, еще в 1978 году. Родители их ехать никуда не собирались, но под напором Максима и его сестры все же решились подать заявление на выезд в 1980 году. И вот, на тебе, все дело застопорились на неопределенное время. Максим к этому моменту уже закончил «Муху» и теперь зарабатывал на жизнь наглядной агитацией. Иногда он пошучивал относительно своей работы – малюю профили Ленина то влево, то вправо.
Максим вышел из метро и подошел к киоску, чтобы купить сигарет. В витрине киоска аппетитно поблескивали яркие упаковки американских сигарет – наследие неудачной Олимпиады. Закупленные по такому случаю западные товары не были раскуплены неприехавшими туристами, и все эти излишки, выброшенные на внутренний рынок, пока что радовали жаждущее хороших товаров население. Максим купил пачку Camel и с удовольствием затянулся крепким, но ароматным табачком. Скоро все эти запасы кончатся, – думал он, – и придется опять переходить на совсем не такие ароматные болгарские Ту-134 или вообще на скверно просушенный «Ленинград». На остановке автобуса толпился народ, напирая на кучи талого грязного снега у обочины. Был март, и уже начало теплеть и мокреть. На первый автобус не сяду, – подумал Максим, – надо постараться встать в первый ряд, тогда хоть влезу в следующий. Второй автобус подошел почти сразу после первого, Максим выбросил недокуренную сигарету и приготовился к посадке. Народ стал напирать сзади, и Максим почувствовал, что его толкают с тротуара в кашу снега и прямо под подъезжающий автобус. Шофер автобуса притормозил немного, и у Максима был шанс укрепить свое положение на тротуаре. Задняя дверь остановилась, на удачу, прямо перед ним, и Максима втолкнули в едва успевшие открыться двери. Внутри было уже много народу, и вновь прибывшие вдавились в те полметра, что еще оставались свободными. Максима сплющило между старенькими и новенькими пассажирами, и он застыл как в невесомости. Так проехали несколько остановок, на остановке Максима народ задвигался, некоторые собирались выходить, кто-то матюгнулся в сердцах, боясь проехать свою остановку. Волна выходящих пассажиров вынесла Максима на свежий воздух. Немного переведя дух, Максим пошел в свою парадную, она была прямо возле остановки автобуса. На лестнице ему попался сосед по квартире Василий Иванович Голяк, или Котенок, как его называла вся квартира. Прозвище это он получил от своей сожительницы Соньки, окрестившей его так, вероятно, из нежных побуждений, народ в квартире это быстро подхватил, и с тех пор иначе как Котенком его никто и не называл. Котенок нес в руках большой металлический бидон для пива, сделанный им самим на заводе, где он работал. Там же он сварганил и самогонный аппарат, через который неустанно гнал самогон из чего придется и в «тайне» от соседей.
– За пивком собрались, Василь Иваныч? – вместо приветствия спросил Максим.
– Да, как положено, 5 литров беру каждый вечер, –
