ее искать – было совершенно не понятно. Никому было не понятно. Лучшее, что могло случится с человеком, – челночные поездки в Польшу: туда – лук, оттуда – груши. Все заработки попахивали криминалом, раскладами на честном слове, районными тусовками, плавно перераставшими в ОПГ. И все это, конечно, несовместимо было с просиживанием штанов в институтах. Я пыталась «устроиться по специальности»: бесконечно давала какие-то объявления в газеты. «Из рук в руки» тогда только появилась. Написала: «девушка-фотограф ищет работу». Это я уже теперь понимаю, что нельзя было так писать. Начался шквал звонков, когда в трубку делали приблизительно так: «Хи-хи-хи-хи, девушка? Фотограф? Ха-ха-ха-ха» – и вешали трубку… Тогда было мало девушек-фотографов, процентов десять, не больше. Были кино-операторы, правда, но все они были такие жилистые мужеподобные тетки. Это была такая совершенно не женская специальность: работа тяжелая – выездная ли, в студии ли: оборудование таскать на себе (очень все громоздкое, тяжелое). Каждый осветитель по три кило минимум. Кофры с аппаратурой – вообще! Они и без аппаратуры-то весили по два килограмма, потому что были кожаные с изящными железными замочками. Да и в технике, как известно, бабы не сильны… Плюс работа с населением, нервная. А на досуге – принято было баловаться обнаженкой или порнухой подрабатывать. В электричках глухонемые такую порнуху продавали: кипу ч/б отпечатков положат рядом с пассажиром на сиденье и дальше идут по вагону, а потом за деньгами возвращаются. Ну, так же, как сейчас благотворительные магнитики. Отсюда логика: если девушка-фотограф – точно какой-то развод. Или – сексуальная извращенка, например, смешная лесбиянка «зона-стиль». Поэтому, конечно, надо было поржать в трубку. Эти люди звонили по телефону и хихикали, а потом два человека из трех начинали предлагать мне сфотографировать их в женских колготках или что-то еще не очень приличное. Видимо, люди долго держали все это в себе. Самое прискорбное, что «служба быта», для которой нас тогда готовили после техникума (мы должны были стать великими фотографами на паспорт), тоже практически вся разваливалась. И эту сферу смяла приватизация: подвалы все повыкупили, оборудование разворовали. Хотя, там всегда работали придурки.
В газету «Правда» мне и в голову не приходило устроиться. Да и в «Московский комсомолец» – оплот свободомыслия – тоже. Там искусством и не пахло. А я все еще верила, что можно найти что-то «по душе». Какое-то место, где есть адекватные люди. Не хитрожопые и беспринципные авантюристы, коих тогда было 90%, и не засахаренные старперы в агонизирующих структурах – в музеях и ведомствах. Мне нравились люди, которые пытались издавать разные дикие газеты. На плохой бумаге. Сейчас бы это назвали самиздатом. Но, по-моему, это был настоящий медиаарт. Например, «Красное и Черное» и «Третий глаз». Потом появилась газета «Тема». Ее издавал некто Ращупкин. Газеты лет десять назад писали, что он умер от СПИДа. Вроде, соврали.