У зла нет власти. Марина и Сергей Дяченко

      Оберон научил их, что есть человечину нехорошо. Но Оберон теперь забыт – кто или что удержит этих огромных, волосатых, хищных островитян от привычного занятия?

      Шатер Уймы стоял перед главным причалом. У входа скучал, поигрывая костяной рогаткой, стражник с бородищей до пупа. Из бороды и кожаных штанов состояло все его одеяние.

      – Король у себя? – спросила я, сжимая посох. – Уйма Первый Вегетарианец?

      – Ты парень или девка? – Бородатый почесался.

      – А тебе что за дело? – ощетинилась я.

      В широкой ухмылке борода его раскрылась, как веер.

      – Знать надо. Вот. Всегда надо знать.

      – Уйма! – позвала я, повысив голос.

      Из шатра никто не вышел. Бородатый спрятал рогатку за пояс и пошел ко мне, шевеля волосатыми пальцами:

      – Знать, ага. Вот. Всегда надо.

      Я направила посох ему в грудь, надежно укрытую бородой, и щелкнула тонкой молнией. Жесткие волосы задымились, людоед на секунду остановился, посмотрел на меня с удивлением – и вдруг протянул лапу, намереваясь забрать посох:

      – А ну давай!

      Я ударила его почти всерьез, он отлетел, отброшенный толчком, и взвыл, но не жалобно, а яростно. Тут же площадь вокруг шатра оказалась заполнена народом: людоеды стояли бок о бок, их голые плечи лоснились, и жилы вились, как змеи, по толстым рукам.

      – Мясо! – ревел бородатый, отряхивая с груди паленые волосы. – Мясо!

      Толпа ответила ему ворчанием в десятки глоток. Я приготовилась биться не на жизнь, а на смерть, но тут полог шатра откинулся, и наконец-то появился Уйма. Таким разъяренным я его никогда не видела.

      – Жритраву! – От звука его голоса людоеды, кажется, присели. – Корососы, порву, нишкни всем!