семинаре – ну, вспомнили?
– Егор? Конечно, помню. Как вот только к вам теперь обращаться?
– Да хоть как. Можно и как раньше. Что это вы какой-то… э-э-э… задумчивый? Стихи сочинять изволите? Что ж, дело молодое, как говорится.
Тагерт подумал, что Егор, надев рясу, возомнил себя старцем: «Дело молодое. Тебе-то самому на два года больше, чем мне». А еще вспомнился тот случай. Не случай, так – пустяк. Как-то филологи-классики собрались компанией к латинисту Николаю Федоровичу – поздравить с юбилеем. На дворе апрель, а в Москве холодрыга, народ явился в куртках, в пальто. У Егора тогда оказался шарф, повязанный поверх пальто по-итальянски – щегольским небрежным узлом. Сам ли он так завязал или жена помогала, Тагерт не знал. Но не удержался и сказал, что с этим шарфом Егор – вылитый Роберто Бениньи. Глупость! Егор тогда страшно смутился, покраснел, а Тагерт почувствовал, что ехидничать не следовало, не такой Чистов человек. Облачившись в рясу, Егор, похоже, навсегда избавился от насмешек – и не только по поводу одежды.
– Сережа, может, вы поспособствуете? – произнес Егор, он же отец Георгий. – Есть такой институт – ОЗФЮИ. Это на Большой Почтовой, можно от Бауманской дойти, совсем недалеко, я как раз оттуда, потом в Елоховскую…
– Как это расшифровывается ОЗФЮИ? «И» – институт, это понятно.
– Общесоюзный заочный финансово-юридический институт. Заочный, заштатный… Нет, чепуха. Там открывается дневное отделение, они ищут латиниста, с ног сбились. Наши классики носы воротят – «фу, юристы, маленький курс, скука». Ну да, курс небольшой, но там латиниста на руках будут носить и зарплата неплохая. У меня там соседка работает на кафедре, умоляла помочь. Вы не знаете ли кого-то, кто взялся бы за такую работу? Можно историка или философа, лишь бы латынь в дипломе числилась.
Только черная ряса удержала Тагерта от порыва броситься на отца Георгия с объятиями. Стараясь не выдавать волнения, он сказал:
– Пожалуй, с одним таким я знаком.
– Ой как славно! Вот недаром Всевышний свел нас сегодня. И что же, хороший человек? И язык знает?
Сдержав смешок, Тагерт ответил:
– Язык знает недурно. А хороший ли человек, не могу сказать.
– Как так?
– Дело в том, что этот человек – я сам.
Тут в горячем воздухе над Новой Басманной флотилией поплыли колокольные звоны: медный бас, синее стекло среднего колокола, а через полминуты – разноцветные дребезги мелких перезвонов. Преображение! Сегодня Преображение!
– Чудный! – воскликнул отец Георгий, на мгновение превратившись обратно в студента Егора Чистова. – Прекрасный человек! И я думаю, это достойная работа, ничуть не хуже остальных.
По дороге домой Сережа Тагерт перебирал все причины, по каким ему можно было бы отказать, включая фантастические, разглядывал на ходу картины своего преподавательского позора и триумфа. А еще
