к нам.
– Он же докладывает, что весь дипломатический корпус принял сторону отца той молоденькой протестантки, которая нашла защиту и убежище в монастыре и не хочет его покидать, пока отец не согласится на ее брак с возлюбленным.
– Ага! И дипломатический корпус продолжает требовать ее выдачи от имени отца?
– Продолжает…
– Ну, так продолжайте ему отвечать, что духовная власть не имеет ничего общего с властью светской.
В эту минуту кто-то позвонил два раза.
– Узнайте: кто там? – приказал начальник.
Роден вышел. Хозяин продолжал ходить с задумчивым видом взад и вперед по комнате. Он приблизился к огромному глобусу и остановился около него.
В течение короткого времени он в глубоком молчании рассматривал бесчисленные крестики. Они как сеткой покрывали всю землю. Вероятно, при мысли о своем могуществе, о той таинственной власти, которая, казалось, распространялась на все страны света, лицо этого человека оживилось, серые глаза гордо заблестели, ноздри раздулись, и вся его мужественная фигура приняла выражение дерзкой отваги и могучей энергии. Горделиво и с презрительной улыбкой приблизился он к глобусу и положил свою руку туда, где находился полюс. При этом повелительном жесте, при эхом движении, которым он, казалось, овладевал всем миром, чувствовалось, что этот человек сознает себя господином Вселенной, на которую он смотрел с высоты своего величественного роста и которую всю держал в своей дерзкой, смелой руке. Теперь он больше не улыбался. Лоб его покрылся морщинами, во взгляде сверкала угроза. Трудно было для художника подыскать лучшую модель, если бы он пожелал передать образ демона гордости и коварства, адского гения ненасытной жажды власти.
При появлении Родена его лицо быстро приняло обычный вид.
– Это почтальон, – сказал Роден, показывая кипу писем. – Из Дюнкерка ничего нет.
– Ничего!!! – воскликнул хозяин. И горестное волнение при этих словах являло разительную противоположность с гордым и Неумолимым выражением, только что оживлявшим его лицо. – Ничего!!! Никаких известий о матери! Еще два долгих дня мучительного беспокойства!
– Мне кажется, что если бы были недобрые вести, княгиня бы вас уведомила; несомненно, ваша матушка поправляется.
– Вы, конечно, правы, Роден. Но мне все-таки не легче… я не могу быть покоен. Если завтра я не получу вполне утешительного известия, то поеду в имение княгини. И зачем надо было матушке уехать туда осенью! Я, право, боюсь, что окрестности Дюнкерка не совсем подходят для ее здоровья…
Через минуту, продолжая ходить, он спросил:
– А это что за письма?.. Откуда?
– Из четырех писем три касаются важного дела о медалях, – ответил Роден, посмотрев на штемпель.
– Слава Богу… только бы хорошие были известия! – воскликнул хозяин Родена с живейшим беспокойством, показавшим, как интересует его это дело.
