Мы с друзьями стояли на улице в нашей деревне, и всё вокруг казалось каким-то странным и ужасным. Тишина, холод и пустота.
Смерть Анны-Лисы потрясла всю нашу семью. В мгновение ока мои родители постарели лет на десять. Их волосы седели чуть ли не на глазах. Особенно папины. Он был разбит.
Горе нашего отца стало всепоглощающим. Мать ушла в себя. Со дня похорон я не видела, чтобы она плакала. Мои старшие сёстры и брат рассказывали, как она сокрушалась, что накануне трагедии отругала Анну-Лису. Мы с Тиной мылись, а Анна-Лиса дурачилась с нами и залила всю ванную. Тогда мама разозлилась, а теперь лишь повторяла: «Почему я не разрешила им наиграться? Это ведь была всего лишь вода, такая мелочь!»
Иногда она говорила что-то вроде: «Пусть дети делают, что хотят. Никто не знает, будет ли у них такая возможность завтра». Она считала, что ничего нельзя откладывать: мог настать момент, когда уже слишком поздно.
Ещё до этой трагедии у Йосты, моего отца, появились проблемы с алкоголем, но теперь он начал пить ещё больше. Он не мог спокойно смотреть на фотографии Анны-Лисы. Мама убрала все её изображения, чтобы хоть как-то помочь. Ничто не должно было напоминать ему о дочери.
Мне же, напротив, хотелось смотреть на снимки и не забывать сестру, но это запрещалось. Нельзя было даже произносить её имя. Ни фотографий, ни разговоров. Мы делали вид, будто её вообще никогда не существовало.
Но ведь детям надо всё обсуждать! Умерла моя любимая старшая сестра – и почему-то о ней нельзя было думать. Это же ненормально. Мы впервые смогли открыто говорить о смерти Анны-Лисы лишь спустя несколько лет после трагедии.
Сегодня мне нравится разглядывать фотографии сестры. Я ведь в детстве так мало её видела. Помню, как Улла-Бритт и Анна-Лиса собирались на субботние танцы, как они красились и наряжались. Казалось, это так круто. У них были накрахмаленные юбки из тюля, такие прикольные. Жаль, что у меня осталось так мало воспоминаний.
Отец плакал, пил и курил в подвале. Помню, как я иногда спускалась к нему и спрашивала: «Пап, что ты делаешь?»
Он сразу пытался вытереть слёзы. Мы садились и болтали о том о сём. В основном о музыке. У него всегда была с собой скрипка.
Йоста был полностью раздавлен, и нашей целью стало вернуть его к жизни. Он радовался, когда мы с Тиной пели что-нибудь на два голоса. Это немного утешало его.
Нам с Тиной музыка тоже очень помогала. Мы ходили в воскресную школу и пели там. Помню, в первое Рождество после трагедии именно выступление в хоре несколько успокоило нас. Мы испытали облегчение.
А ещё о смерти Анны-Лисы я могла поговорить с Герти – женой старшего брата Свена-Арне. Мы с ней были очень близки. Она рано вошла в нашу семью: я была совсем крохой, когда они со Свеном-Арне поженились. Она любит рассказывать, как, увидев её впервые, я тут же спросила: «Почему у тебя такой маленький рот?» Вот вам ещё один пример моей детской беззастенчивости. Я была очень прямолинейной.
Тина часто отмечает, что в нашей семье
