тех пор она начала курить. Непостоянно и нечасто, но когда внутри не хватало опоры, укорененности в действительности, ей вспоминалось ощущение тепла посреди зимы тогда, на балконе, и она доставала сигарету. На трубку перешла, когда младшей дочери исполнилось пять, – наверное, тоже от тоски и пронзившего внезапно понимания, что дети вырастают и внутри остается пустота. А трубка как раз пустоты и не терпит: ее надо набивать, убирая воздушные зазоры и осторожно утрамбовывая в чаше мелкую табачную крошку.
Так в этом процессе появилась еще и философская часть. Практически медитация.
…Рука, кажется, начала понемногу разгибаться. Вера чиркнула спичкой о коробок, прикрыв ее от ветра ладонью. Оранжевое пламя дрожало и изгибалось, хищно съедая тонкую древесину. Внутри прожорливого огонька сидела тишина. Она смотрела в самую сердцевину огня, не замечая, что он медленно подползает к ее пальцам.
Мысли по-прежнему вертелись вокруг сегодняшней сессии с клиенткой. Почему первый раз всегда такой тяжелый?
Глава 2
Январь. Консультация
Два часа назад ветер так же яростно, с размаху наотмашь бил в окно.
Надежда Николаевна сидела напротив, заполняя кабинет тоской и болью. Сорок третья минута первой консультации. С одной стороны, все как обычно: муж, дети, проблемы, страхи. С другой, из пятерых детей четверо – приемные. Судя по всему, из-за последней, совсем недавно появившейся в семье – Кати – надежда и пришла сюда.
Первая консультация – это всегда испытание. Это этап вхождения вглубь, куда давно (или никогда) никто не заглядывал. Вера проходила это с каждым новым клиентом: человек много говорит, но не может назвать словом то, что с ним происходит. Воздух в кабинете на таких консультациях вязкий и липкий, и с каждой минутой словно сгущается еще больше. Не убежать из этого контакта, а выдержать его, отгородившись от водопада боли клиента, – вот задача первой встречи для терапевта. И черт его знает, почему для Веры это каждый раз так сложно.
Надежда медленно-медленно вела рукой по волосам, обнажая у бледного широкого лба белесые корни. На макушке рука остановилась, приминая пышность отросшей стрижки.
– Я ничего не хочу. Я устала. Сделайте с ней что-нибудь.
Вера Никитична молчала, изредка делая пометки в блокноте. Надежда говорила рвано, с паузами, перескакивая с одного на другое, и во всем этом была какая-то беспросветность, пыльной пеленой тянущаяся за нею. Вера почти физически чувствовала, как эта пелена все больше окутывает и ее саму, не давая ни думать, ни дышать. Единственное, что она могла делать, чтобы сопротивляться, – выдерживать тяжелый взгляд Надежды, уходящий во тьму. Такой бывает у детей, пришедших к тебе со своим несчастьем и полностью доверившихся. В них нет требований о помощи, зато есть усталость и обделенность. Состояние мягкой игрушки, которую выстирали и за прищепки повесили сушиться на веревку. Обвислость. Безжизненность.
Ведь
