В переводе с юридического на человеческий – у роботов эмоций не было.
Ни сострадания, ни жалости, ни любви. Им не было больно или страшно. И то, что они вообще были, казалось чем-то невообразимым после отзыва первой забракованной партии и почти полного банкротства Робоновы.
Ласло отодвинул простынь с трупа номер три.
На кушетке лежал подросток мужского пола. В его ногах проектор вращал фотографию белобрысого пацана с широкими резцами, каким он был при жизни. Сейчас его передние зубы и два резца находились в контейнере рядом. Он сломал их, поедая расчлененную Мирославу Кар.
– Плоть рано или поздно начала бы гнить, – рассуждал врач. – Через неделю труп Мирославы уже был несъедобен. На аттракционе высокая влажность. Разложение проходит быстрее. Подростки употребили в пищу в основном ноги. Есть травмы в районе груди, ушных раковин, языка и печени. Думаю, они ели ее две или три недели.
– Чем оторвали ноги? – рассматривал место надрыва Ласло.
– Найден кусок монорельсы с зазубринами. – показал Вилкин фото, – но это не точно. И она была еще жива, когда ее обезножили.
– Живую? – удивился Ласло.
– Она могла впасть в кому, – рассуждал Вилкин. – Остальные решили, что пора. Или едят ее, или умирают с голода. Кар умерла в той лодке первой.
Ласло скривился:
– Повезло. Кто из троглодитов умер следующим?
– Алиса Иванова, – подошел коронер к каталке, в ногах которой вращалось голографическое изображение улыбчивой блондинки с красными прядями волос.
– Что по ней? – адресовал Струпица вопрос напарнице.
– Алиса Иванова, двадцать лет. – ответила Геля, – Училась на журналиста. Отличница, староста. Единственная дочь Тимура Иванова.
– Того самого гения, которого попёрли из Робоновы?
– Да. Все жертвы, – продолжила Геля, – объединены одним фактом – их родители работали в Робонове. Они знали друг друга еще тридцать лет назад. Дружили семьями. Их дети выросли вместе.
– А теперь их вместе похоронят.
– Мальчик с надписью на груди «живые» – брат Дарьи Громовой. Ефим Громов, четырнадцать лет, ученик восьмого класса.
– Четыре трупа. И ведь не просто так убили, – наслаждался Ласло картинкой, отдавая должное творческому замыслу анатомического театра, – в этой смерти есть посыл. В способе! В способе зашифрована разгадка.
– Какой еще посыл? – не понял Вилкин, – каннибализм в массы?
– Стреляют в порыве страсти, ненависти. Душат, чтобы ощутить тепло, отравляют притворщики, а здесь… целый спектакль кошмара. Сотни фотографий с мучениями четырех подростков. Ради выживания, они не брезговали сожрать человечину. Жаль, не узнаем, о чем они говорили и думали все эти дни.
Ангелина поморщилась. Она старалась смотреть на голограммы живых, чем на останки молодых людей, которые больше никогда не повзрослеют.
– Поймем почему
