желая предотвратить дуэль. «Но, ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления».
В день, когда заканчивалась отсрочка дуэли, у Карамзиных праздновали день рождения старшего сына Андрея. Пушкины были приглашены, как и большинство друзей семейства. Владимира Соллогуба за столом усадили рядом с Александром Сергеевичем. За праздничной трапезой вели весёлый разговор с остроумными шутками, и вдруг Пушкин склонился к Владимиру, быстро произнеся:
– Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчёт материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь.
Остолбеневший Соллогуб не знал, что и ответить, а поэт, как ни в чём не бывало, вновь поддержал очередное занятное воспоминание за столом. Графу Владимиру хотелось объясниться, но сам тон Александра Сергеевича не допускал никаких возражений.
Вечером приглашённые лица съезжались на раут к австрийскому посланнику графу Фикельмону. Дамы облачились в траурные платья по случаю смерти французского короля Карла X, но Катерина Гончарова явилась в белом платье, как подобало невесте, и открыто кокетничала с Дантесом. Пушкин приехал позже всех и без жены. Елизавета Михайловна Хитрово, приходившаяся тёщей Фикельмону, бросилась к Александру Сергеевичу. Экзальтированная особа, несмотря на солидный возраст, любила показывать свои плечи и щеголять глубочайшим декольте, за что среди друзей носила прозвище «Лиза голенькая». Но сегодня она прикрылась траурной накидкой, столь непривычной для неё. Г-жа Хитрово была в числе тех, кто получил пасквиль на семью Пушкина, и на правах искреннего и преданного друга переживала за милого её сердцу поэта.
– Вы без Натали, мой дорогой, – торопливо проговорила она, беря Александра Сергеевича под руку, – как бы это не вызвало лишние толки. Уже со среды я в таких расстроенных чувствах! А мадемуазель Гончарова в белом платье, и Жорж от неё не отходит, говорят о близкой свадьбе, правда ли это, мой драгоценный Александр Сергеевич?
Пушкин покосился на добродушное, полное лицо Елизаветы Михайловны, так напоминавшее внешний облик её знаменитого отца – фельдмаршала Кутузова. Ныне он даже в словах ближайших друзей с болезненностью угадывал замаскированное любопытство, а порой и скрытую насмешку. И в ней, давней своей поклоннице, привязанной к нему фанатичной любовью, заподозрил желание к иронии. Наверно, и сама Елиза, как он часто называл Елизавету Михайловну, считала его ревность смешной и беспочвенной, особенно сейчас, когда француз заговорил о чувствах к Катрин. Почему же никто не видел в этом фарса, пьесы, разыгрываемой обоими Геккернами, насмешки над его Наташей?! Он решительно направился к свояченице и, демонстративно не замечая Дантеса, потребовал от неё покинуть раут вместе с ним…
Катрин рыдала в своей комнате, сёстры пытались остановить её истерику, но лишь натыкались на упрёки и обвинения.
– Вы все мне завидуете! Жорж любит меня,
