собирательдани ежедневной,
не казни тревогой.
Вот тебе стихи.
«На свете стало очень мало…»
На свете стало очень мало
людей, читающих стихи.
Они одеты не по моде,
по-старомодному тихи.
Они удачливы не слишком,
живут немного невпопад,
их сберегательные книжки
хранят не слишком крупный вклад.
Они поверили поэту.
Он перед ними виноват?
«Снова я взялась за пяльцы…»
Снова я взялась за пяльцы
и за голубую нить.
Знаю, мне помогут пальцы
душу в мире сохранить.
Вышиваю птичек юрких
трёх – на розовом кусте.
Не с судьбой играю в жмурки,
просто холод загустел.
Шаг за шагом,
вздох за вздохом,
за стежком идёт стежок.
Только что мне было плохо,
но слагается стишок:
вышиваю – выживаю.
Ремесла вкусив, пою:
Ничего-то я не знаю
про себя и жизнь свою.
«Нужна ли слава? А, пожалуй, нет…»
Нужна ли слава? А, пожалуй, нет.
А только – цель, привычные заботы,
Да эта старая, забытая работа…
Не нужен вовсе личный кабинет.
Не нужен даже друг, в конце концов…
А просто надо жить в краю отцов
И слышать шорох, шелестенье Книги,
Читаемой народами взахлёб.
Предвосхищать стремительность сюжета,
Пить воду с хлоркой,
смаковать свой хлеб,
И видеть зори, что пылали где-то…
(А может быть, им это предстоит?)
Брести среди пространств, где темнота
горит,
И чувствовать,
Что выше счастья
На этом свете нет.
И ощущать, что частью
Живого мирозданья состоишь…
В душе – покой. И за окошком – тишь.
III. «Мой хороший, мой ласковый, милый…»
«Мой хороший, мой ласковый, милый…»
Мой хороший, мой ласковый, милый,
Если б знать, сколько сил,
сколько силы
Жизнь берёт за любовь, то в округе
Отказались бы все друг от друга.
Хорошо, что не знаем заранее.
Холодком холодит утро раннее,
И такие туманные дали,
Что предвидеть мы сможем едва ли.
Ах, какая нарядная проза:
Муж, домой приходящий с мороза!
Вот и мне примерещилось счастье —
Гость лукавый и вовсе не частый.
В нашем доме, где грустно и тесно,
Вот и счастью находится место.
И тревожно немного, и зыбко
От твоей чуть печальной улыбки.
«Я думала, что только я…»
Я думала, что только я
ранима, беззащитна,
а про тебя я думала:
закованный в броню,
и вот стою перед тобой
растерянно и грустно
и ничего не говорю,
уже не говорю.
Боюсь
