этой галиматьёй? – спросила она, – смотри не просверли потолок своими ясными глазами.
– Это не галиматья, напрасно ты так говоришь. Этот шедевр я бы назвал отчаянным криком души, – определил он. – Как она, интересно голубя с голубкой писала на потолке?
– Это две голубки, подразумевают меня и Царицу и написаны они темперой на мольберте, затем были приклеены к потолку. Вот и всё искусство, – объяснила она, – а сейчас оторвись от потолка и откупорь шампанское, а я пойду, переоденусь. Он посмотрел на поднос, на нём лежали бутерброды с осетриной и пироги, которые он ел утром. «Натюрморт» этот ему нравился. По нему для себя он тут же сделал логическое заключение.
«Видать, она материально неплохо живёт, если пироги печёт из осетрины и квартирка у неё богатая, для одинокой женщины. Всё со вкусом без излишеств, но шикарно. А диван почти новый, не разработанный совсем. Ничего, скоро и дивану, и Симочке жару дам. У меня уже кровь вскипает, только от одной мысли».
Симочка вошла, как индианка в жёлтом сари. Не хватало на её лице только мушек:
– Ты меня Симочка поражаешь, каждую минуту. Выкладывай, что у тебя за душой ещё есть? Пали меня, как этих голубок на потолке, чтобы я в сознание не мог прийти.
– Ты очень скор мой друг, всё сразу узнаешь обо мне, тогда всякий интерес потеряешь к моей персоне. Это сари мне подарили в городе Малегаон три года назад, когда мы с Царицей были в Индии по обмену опытом. Там очень развита хлопчатобумажная промышленность и ручное производство одежды. У неё, кстати, в точности такое же сари есть, но она его никогда не одевает, а я часто дома ношу и заглядываю на себя в зеркало. Подумаю, вот она я красивая, но никому не нужная и дошла до того, что бросила заниматься своими картинами. Подумала, что причина моего одиночества – это моё творчество. Существует расхожее мнение в народе, что люди искусства все испробовали пыльного мешка по голове, особенно поэты и художники. Вот я и поставила жирный крест на своём хобби.
– Так судят, только безграмотные и недалёкие люди, – привлёк он её к себе на колени, – а с тобой мне кажется, ни одному мужчине тоскливо не может быть. Давай мы с тобой, и выпьем за это?
– Опять меня посетил этот неукротимый прилив, – вытерла она мелкие росинки со лба, – пойду, принесу полотенце.
– Никуда не ходи? – не отпускал он её из своих рук, а взял салфетку со стола и вытер Симочке лоб, после чего поцеловал её в губы и вложил в руку бокал с шампанским.
Она одной рукой делала маленькие глотки, а второй рукой залезла к нему в брюки и, усевшись поудобней, стала рукой нежно ласкать его возбужденного «дружка», смотря своими искушающими васильковыми глазами ему в лицо. От чего Толику стало невозможно приятно. Ему казалось, что его мужское достоинство уже отделилось от его тела и находиться в её пухлом ротике. И на него нахлынули сразу приятные мгновения, подаренные в машине когда-то Машей, смуглой красавицы в красном. Ему стало не по себе, и он закрыл глаза, облизнув кончиком языка свою губу. Не смотря, что он только оросил свой рот шампанским,
