дело он знает. С таким воевать легче. Поверьте мне. Беда была бы, когда бы ротой, к примеру, Бурман командовал.
– А, этот… И то правда. Пущай уж лучше газеты читает. Его, говорят, ротный в тыл услал, картохи на кухне чистить. – И Брыкин посмотрел в сторону Екатериновки, как будто там, за полем, можно было разглядеть и ротную кухню, и младшего политрука.
– Гаврюша, а ну-ка, голубчик, не сочтите за труд, помогите с маскировкой. Взгляните вон оттуда, со стороны противника, на мое сооружение. А я вам, в качестве компенсации, немного из своего изобилия выделю. Вам вот этот край надо замаскировать более тщательно.
Боец ловко перескочил через бруствер и на корточках подполз к соседнему окопу.
– В Первую мировую, Гаврюша, одиночные ячейки всегда соединяли ходами сообщения. Получалась траншея, удобная во всех смыслах. В бою можно было свободно передвигаться по фронту. Переносить раненых. Для командира опять же, чтобы управлять боем.
– А откуда вы знаете про ту германскую, Глеб Борисович?
– Знаю. – Хаустов снова поморщился. – А вот здесь, как вы считаете, не надо немного убрать? Вроде как высоковато. Неестественно для обычного рельефа. А? Демаскирует.
– Хороший окоп. Просторный. По всем правилам. Не зря вас командир похвалил. – И Брыкин сощурился в улыбке, которая казалась настолько нелепой на его грубоватом, монгольского типа лице, что постороннему казалась гримасой боли. – А до окопа ротный вас не жаловал.
– Психология. Психология, Гаврюша. Я не вполне соответствую стандарту среднего солдата. Дело вовсе не в окопе. Мой вид его раздражает. Он хороший командир. Ему надо, чтобы рота копошилась, как муравейник. Чтобы все в этом муравейнике соответствовало его командам и воле. И чтобы каждый муравей мало чем отличался от другого. И притом знал свой маневр.
– Ну да, такой муравейник и должен быть, – согласился Брыкин. Ему явно нравились рассуждения профессора и то, что можно поговорить с добрым человеком и не слушать придирки своего нового начальника. Но звуки боя, доносившиеся из-за реки, его отвлекали настолько, что он терял нить разговора и чувствовал небывалое: низ живота начинал подрагивать и слабеть. Что это я, как баба перед мужиком, испуганно думал Брыкин и утирал потный лоб тыльной стороной ладони. Отвлекал и вид деревни. Надо было, пока относительно тихо, сбегать туда, набрать соломы или сена, подстелить в ячейке. Снег, выпавший два дня назад, растаял. Но теперь накрапывал дождь, и, по всему видать, скоро он перейдет в затяжной, нудный, который похуже ливня. Сыро. Холодно. Когда потянет вдоль реки ветер, совсем лихо. А может, подумал он как о заветном, и лопату там подходящую где-нибудь раздобуду.
Но пока они, разогретые окопными работами, терпели и ветер, и мелкий дождь. Поход в деревню можно было и отложить. Немец-то, видать, уже близко. А окопы еще надобно соединить ходом сообщения.
Деревню осматривал в бинокль и ротный.
Деревня была брошена жителями. Когда рано
