встретиться Уле на пути, ударили ей в лицо, заполняя целый мир нестерпимой горечью.
И тогда Уля закричала, зная, что рот незнакомца не издаст ни звука, продолжая хрипло втягивать в себя полынный туман. И этому не было конца, молоко лилось через щель в стене, как кровь из раны. Беззвучный крик сотрясал Улю, она дернулась из последних сил, понимая, что еще секунда – и остатки рассудка растворятся в белой хмари…
Стоптанный ворс ковра больно впился в лицо. Продолжая кричать, Уля слепо подалась назад, опрокинув столик, и забилась в дальний угол комнаты. Перед глазами разливался полынный туман: густой, неотвратимый, горький. И не было от него спасения. Деньги, стены родного дома, мамина ласка, квартиры, машины, билет на край света – ничто не спасет тебя от демонов, живущих внутри. От полыни, которая найдет тебя, как ни прячься. Во сне ли, наяву. Пока ты несешь ее метку, глупо ждать покоя.
Если только не избавиться от нее. Потратить желание, выигранное у Гуса, на то, что и правда нужно. На самое заветное, неисполнимое, способное исправить и спасти. Не просто вытащить из болота, а высушить его до дна.
Уля решительно поднялась, обошла повалившийся столик. На выпавшем из коробки куске пиццы сидела муха. Одна ее лапка потерла другую.
Уля распахнула дверь, зная, что Рэм стоит на пороге.
– Ты кричала, – сказал он.
– Мне приснился дурной сон.
– Ты очень громко кричала.
– Это был очень дурной сон. – Уля обняла себя за плечи. – Гус может исполнить любое мое желание, кроме воскрешения?
– Да.
– Любое – значит, совсем любое?
– Да.
– Отлично, я согласна. – Слова легко скользнули с губ, и в эту же секунду Уле захотелось взять их назад, но она продолжала стоять, рассеянно улыбаясь Рэму.
Ослепительная белизна
Они стояли у здания, похожего на раздолбанный спортзал. Уля рассматривала бурые стены, подслеповатые квадратные окошки, складывавшиеся, как тетрис, в высокие рамы от пола до плоской крыши.
Класса до седьмого мама водила ее в точно такую же школу. Не лицей, не гимназия, не еще какое-то новомодное слово, что делало бы ребятню умнее в глазах любящих родителей, готовых отдавать добрую часть зарплаты на классные нужды. Просто школа. Покрытые краской парты, гулкие коридоры в панцире кафеля, пропахшая компотом столовка и спортивный зал.
Он казался Уле местом пыток. Потная раздевалка, темный коридорчик и, наконец, расчерченное под баскетбольную площадку помещение с дощатым полом и эхом, множащим удары маленьких ладошек по мячу.
Теперь это было далеко. Память умело стирает ненужности, прячет их, чтобы однажды вытащить на свет: мол, на, смотри, вспоминай! И Уля вспоминала, как мама ждала ее, сидя на низкой лавочке в фойе. И как она начинала улыбаться, стоило Уле выбежать из дверей, на ходу застегивая белую кофточку. Все девять пуговок-жемчужинок – они запомнились
