их, как хотел разобраться тогда с Балазаром и его командой уродов в «Падающей башне». Побуждение, может быть, тошнотворное, но не лишенное некоторой привлекательности: Посмотрим сейчас, чья возьмет… поглядим.
Да, побуждение, без сомнения, тошнотворное.
Представь, что ты в тире и хочешь выиграть для своей подружки плюшевую собаку, сказал он себе. Или плюшевого медвежонка. Он уже начал прицеливаться в ходячую коробку, как вдруг Роланд взял его за плечо. Эдди в раздражении обернулся к нему.
– Повтори, что мы с тобой проходили, Эдди. Только не ошибись.
Эдди в сердцах зашипел сквозь зубы, разъяренный вмешательством, но Роланд твердо смотрел на него, так что Эдди пришлось сделать глубокий вдох и попытаться очистить свой разум от всего постороннего: от натужного скрежета механизмов, круживших по этой поляне так долго, от спазмов и боли в мышцах, от сознания того, что Сюзанна рядом, наблюдает за ним, опершись о ладони, что она ближе к земле, и если вдруг он промахнется, а механическому устройству вздумается нанести ответный удар, она станет ближайшей мишенью.
– «Я стреляю не рукой; тот, кто стреляет рукой, забыл лицо своего отца».
Это какая-то глупая шутка, подумал он. Он не узнал бы своего папашу, даже столкнись он с ним нос к носу на улице. Но все-таки Эдди чувствовал, что слова помогают ему: прочищают рассудок и укрепляют нервы. Он не знал, сможет ли из него получиться стрелок, настоящий… хотя имел смутное подозрение, что вряд ли, несмотря на то, что он прекрасно себя проявил в той перестрелке у Балазара… Но одно он знал наверняка: какой-то частице его души нравилась эта спокойная и отрешенная холодность, что всегда нисходила на него, когда Эдди произносил слова древнего катехизиса, которому его обучил стрелок… Холодность и еще новое ощущение мира, вдруг приобретшего необычайную захватывающую ясность. Хотя другая частица его души с той же ясностью осознавала, что это тоже своего рода наркотик, смертельный наркотик, мало чем отличающийся от героина, который погубил Генри и едва не убил и его самого, но это ни капельки не умаляло напряженного, будто звенящего удовольствия от момента. Оно билось в нем, как провода электропередачи, вибрирующие от сильного ветра.
– «Я целюсь не рукой; тот, кто целится рукой, забыл лицо своего отца.
Я целюсь глазом.
Я убиваю не выстрелом из револьвера; кто убивает выстрелом, забыл лицо своего отца».
А потом – он и сам сначала не понял, как это его угораздило, – Эдди вдруг выступил из-под прикрытия деревьев и произнес в полный голос, обращаясь к роботам, ковыляющим на той стороне поляны:
– «Я убиваю сердцем».
Они застыли на месте, остановив бесконечное свое кружение. Один зажужжал на высокой ноте. Может быть, это была тревога… или предупреждение? Крошечные блюдца радаров повернулись на звук его голоса.
Эдди открыл огонь.
Сенсоры разлетались, точно глиняные летающие мишени, один за другим. В сердце Эдди уже не было места для
