почувствовала неладное в самый последний миг. Но я уже выстрелил. Птицу отбросило, туша шлепнулась в траву. Когда я подошел, она уже умерла. Крылья были расправлены черным занавесом, глаза и клюв открыты.
По правде говоря, я не обрадовался. При взгляде на мертвую кучу перьев на душе стало гадко.
За спиной раздался треск веток. В следующую секунду я увидел отца, и внутри все перевернулось. Его взгляд навсегда врезался в память. Злость – вот чем омрачилось его лицо. Тихая, как погода перед дождем. Собственно, я не совершил ничего криминального, но под его взором почувствовал себя преступником. А отец сказал всего пять сухих слов:
– Мы не можем допускать подобного.
Я хотел извиниться, пообещать, что это больше не повторится, лишь бы не терять его доверия, но он уже развернулся и, ничего больше не произнеся, пошел в сторону дома. Я просидел в комнате до темноты, сокрушаясь о содеянном. Мне было страшно выходить, смотреть отцу в глаза, ведь там мог оказаться все тот же холод.
Когда на небе загорелись первые звезды, в дверь постучали и вошел отец с походным рюкзаком. Сказал лишь: «Пойдем» – и ушел прочь. Я мигом последовал за ним.
Мы вышли из дома, направились в лес. Погода радовала теплом и сухостью; ветер колебал листву, где-то вдалеке насвистывал соловей, сквозь замершие кроны просачивались молочно-белые лучи лунного света. Помню, что в груди вспыхнула паника. Я постоянно озирался, а она зверем грызла изнутри. Темнота страшила. Тени казались такими непроглядными и вязкими, что стоило наступить хотя бы на одну, и я бы исчез. Мне мерещились силуэты, выглядывающие из-за толстых стволов деревьев. Они скалились и ждали, когда же я наконец перестану идти по освещенной светом тропке и наступлю во тьму.
Но тут отец остановился и, опустив на землю рюкзак, стал собирать ветки. Вскоре мы уже сидели у теплого, а главное, отгоняющего темноту костра, обложенного камнями. Ни одна тварь не могла подобраться к нам, и я с удовлетворением посматривал в сторону чернеющих кустов, где, по моему мнению, от света прятались чудовища.
Не передать облегчения, которое я испытал, увидев, что отец улыбнулся. Мы сели на плед, после чего разговорились. Сначала я держался скованно, но потом оттаял – то ли от жара костра, то ли от теплоты отцовского сердца. И вот мы уже смеялись.
Прошло около часа; небо избавилось от маленьких тучек, открывая нам небосвод. Отец посмотрел на него. Его взгляд тоже очистился. Исчезла всякая приземленность. Я, как человек, умело заглядывавший в души даже в свои далекие одиннадцать лет, легко определял на глаз, что чувствуют люди. Но ту эмоцию мне не удалось разобрать. Было интересно узнать, о чем же отец думает, и я уже почти коснулся его руки, но тут он посмотрел на меня, заставив отдернуть ладонь.
И ухмыльнулся.
– Скажи, если я доверю тебе тайну, ты сможешь сохранить ее?
– Да? – с подозрением предположил я. – А что за
