style="font-size:15px;"> За ней Кувердяев – ухаживал: ей он недавно поднес акростих, выражающий аллитерацию мысли; отсюда вставали последствия: аллитерация, право, могла углубиться, иль проще сказать: Кувердяев мог стать женихом.
Кувердяев забросил свою диссертацию о гипогеновых ископаемых; и вытанцовывал должность инспектора; у попечителя округа был он своим; попечитель устроил в лицее; давал он уроки словесности и в частной гимназии Фишер; воспитанницы влюблялись в него, когда он фантазировал им за диктантами, все выговаривая дифирамбы природе вздыхающим голосом, бросив в пространство невидящий, меломанический взор; но попробуй кто сделать ошибку, – пищал, ставил двойку, грозился оставить на час.
Это Наденька знала; когда обдавал ее грацией, точно стараясь, обнявши за стан, повертеться пристойною полькою с нею, она вспоминала, как зло он пищал на воспитанниц; с неудовольствием, даже со страхом она отмечала его появления – по воскресеньям, к обеду; входил он франченым кокетом, обдавши духами изнеженно; и предавался словесности с ней, иль рассказывал ей: Бенвенуто Челлини, мозаичисты и медальеры – да, да! Василиса Сергевна – пленялась:
– Каков привередник: совсем – капризуля.
И веяло – атмосферою барышень.
7
– Что же, пойдемте в гостиную мы…
И прошли.
Бронзировка, хрусталики люстры; лиловоатласные кресла с зеленой надбивкой, диван, – чуть поблескивали флецованным глянцем; трюмо надзеркальной резьбой, виноградинами, выдавалось из сумрака; а от обой, прихотливых, лиловолистистых, подкрашенных про́криком темно-малиновых ягод, смеющихся в листья, рассказывали акватинтовые гравюры про бурное заседание Конвента, паденье Бастилии и про Сен-Жюста, глядящего сантиментально на голубя; сели за столиком; и – перелистывали альбомы.
Перелетая с предмета к предмету, отщелкивал Кувердяев словечками, как кастаньетами; Надя казалася лилиевидной; профессор – раскис, выставляя коричневый клок бороды; он посапывал носом.
– Да, кстати, Василий Гаврилыч назначен на…
– ?..
– …пост министерский – да, да!
Благолепов, Василий Гаврилыч, недавно еще только ректор, теперь – попечитель, был вытащен в люди Иваном Иванычем: да, вот, – чахоточный юноша, лет восемнадцать назад опекался – вот здесь, в этом кресле; ведь вот – куролеса! Он, старый учитель, сидит в этом кресле, забытый чинушами; а ученик его…
На Кувердяева полз раскоряченный нос; и – очки на носу; потащили все это два пальца, подпертые к стеклам:
– Вы, батюшка, знаете ли, развиваете, – ну там, – лакейщину: что Благолепов? Он есть – дело ясное – тютька-с!
Ладонью в колено зашлепал, кидаясь словами:
– Так может и всякий; вы тоже, скажу, – лет чрез десять сумеете – да-с – попечителем сделаться.
Кресло скрипело, поехала мягкая скатерь со столика:
– Вы распеваете вот кантилены – я вам говорю; предо мною-то, батюшка, шла вереница таких заправил-с: Благолеповы – все-с, – прокричал
