говори так. Наша победа уже близка, доктор уверен. Вот таблетки.
Из пакета на стол перекочевывают коробочки.
– Завтра к десяти на прием.
– Ты же сказал, неделя отпуска.
– Жить будешь дома. Доктор только на тебя посмотрит.
– Думаю, он не меньше меня рад моему побегу.
Папа выходит, а я выстраиваю из лекарственных упаковок Великую Китайскую стену. Пусть Гриб и не мечтает увидеть меня на этой неделе. Отпуск есть отпуск. Потом вернется мама из санатория и хочешь не хочешь отправит в палату. Но это будет потом. А пока у меня каникулы, как у нормального человека!
В ванной я пою и даже пытаюсь танцевать. Врезаюсь в полочку, на пол летят все мамины бутылочки и розовые флакончики сестры. Надо же, у нее косметики раза в два больше, чем у мамы.
На кухню бреду виновато-тихая.
– Неуклюжий тушканчик вернулся…
– Судя по грохоту, он в отличной форме, – хохочет папа, снимая фартук. – Я, признаться, очень рад его возвращению.
Мы обнимаемся. Наконец-то.
– Мне тебя не хватало, – говорим одновременно и смущаемся.
– Что у нас тут такое вкусное? Вареники, настоящие!
– Не совсем настоящие, из магазина.
Действительно, не бабушкины. Да бабушкиных и не будет больше никогда. В щедром куске теста не сразу найдешь начинку. Следом за папой я поливаю их сметаной до краев тарелки – этакий суп.
– Не забудь зайти к Грибу. Завтра в десять.
– Пап, ну пожалуйста…
– Нет! Один осмотр, а дальше делай что хочешь.
– Хочу смотреть «Сверхъестественное» ночь напролет, есть шоколадки, а фантики бросать прямо на пол, хочу врубить музыку на полную мощность. Хочу иметь личное пространство. Спасибо. Было очень вкусно. Особенно чай.
– Рецепт чая – целиком мое авторство, – хвалится папа. – Что ж, Агата, отличный план. И чем из списка займешься сейчас?
– Сейчас я пойду в отряд.
Смотрю на отца вопросительно. Он пододвигает стакан с водой – запить таблетку – и говорит:
– Отлично. Только не допоздна. Возьми телефон. И привет Объекту.
Бегу к себе за наушниками и ныряю в старые любимые кеды. Любоваться на себя в зеркало не имеет смысла. Бледная лабораторная крыса с торчащими в разные стороны клочками волос никуда не делась. На месте и синеватая полоска губ, и чернота под глазами. На себя смотреть – только расстраиваться.
Спускаться решаю пешком, но вскоре понимаю, что переоценила свои возможности. Сердце стучит, как бешеное, в глазах темнеет.
Поднимаю глаза на наши окна и выдавливаю улыбку – знаю, что отец на меня смотрит.
Бодро выхожу со двора и падаю на скамейку. Дышу глубоко и вскоре прихожу в себя. Дети поблизости чертят на асфальте классики.
Включаю плеер и понимаю – свобода! Я могу сидеть на этой скамейке, а могу – на соседней. Могу купить чипсы и скормить их голубям, а не соседям
