смерти Некрасова стал и годом рождения Волошина. Парадоксально и промыслительно служение ищущего духа! А можно ли спустя век, не нарушая внутренней логики развития личности, страстно и убедительно написать о Максимилиане Волошине – несоизмерим в своей человечности и планетарности художественного видения?.. Он поэт и художник, переводчик и публицист, мыслитель – типичный представитель Серебряного века. По рождению – киевлянин, по привычкам и дружелюбию – крымчанин, облюбовавший прибрежный посёлок Коктебель для творческой радости и поэтического труда. Мастер пейзажа, воспевший в своих акварелях изысканную гармонию Крыма, по сути вдумчивый археолог и неутомимый путешественник по Средней Азии и Средиземноморью – Волошин сам стал неотъемлемой частью Коктебеля, плотью плодоносящего Слова, мысом бухты, напоминающей его профиль: повторяющей, по его наблюдению, «некое подобье» могучих черт лица… Его мироощущение – первобытно по цельности, христианское по вере, историческое по идее, гармоничное по выбору. Преемственность к всечеловеческому Бытию он высказал в 1921 году в своём цикле «Усобица»:
Я не сам ли выбрал час рожденья,
Век и царство, область и народ,
Чтоб пройти сквозь муки и крещенье
Совести, огня и вод?
Волошина, осмысливающего государственные пути России, характеризует связь со всей мировой культурой и укоренённость в традиции, благоволение к человеку – «ближнему своему» – независимо от его происхождения и статуса. Как и многие из его сверстников, он неоднократно был исключён из Московского университета за революционные взгляды. В ранних стихах поэта преобладает некрасовская нота необратимых предчувствий революции («Уж занавес дрожит перед началом драмы…») и его стихотворение «Предвестия» – отклик на 9 января 1905 года.
Душа поэта металась между желанием «ветхозаветной тишины» (прочувствованной Мариной Цветаевой) и «ужасом разъявшихся времён» войны, между отрицанием политики и общественным признанием, пророчеством («Ангел мщения») и воззванием («Доблесть поэта») – между монументальной по форме лирикой, теософией, мистикой и антропософскими учениями Рудольфа Штейнера, среди последователей которого была и его первая жена Маргарита Васильевна Сабашникова. В отличии от Некрасова Волошин был «над схваткой» и внутри трагедии – считал, что сам должен остаться между белыми и красными: «В дни революции быть Человеком, а не Гражданином».
Ссылаясь на послание Иоанна Богослова в статье «Россия распятая», Волошин понимает неизбежность Страшного Суда, завершающего Апокалипсис войны и революции, ибо, по его мнению, государство и народ – как и Богоматерь с неопалимой купиной – прошедшие через муки и смерть, воскресают, чтобы спасти мир. Не потому ли и вселенская тревога Волошина («Я и Германского дуба не предал, Кельтской омеле не изменил») всё же созвучна упованию в слове Некрасова, горячо уверовавшего в свою выстраданную правду, которая не только пригодится человечеству, но и поможет России стать счастливой страной.
Оттого ли, может быть, у поколения детей Серебряного века, как и на письменном профессорском
