и Еремей уже собирались откланяться, как скрипнула неприметная дверца, и они узрели Дмитрия Ивановича в темно-синем, расшитом серебром кафтане. Князь поочередно глянул каждому в очи и молвил, будто отрубил:
– Исполните все, что вам велено, и не вздумайте оплошать! Шкуру спущу!
Не дожидаясь ответа, еще раз окинул тяжелым взглядом своих тайных посланцев и проследовал в противоположную дверь. Все, в том числе и престарелый дьяк, вздохнули с облегчением – пронесло. Мало кто любил благоверного князя – за него молились, на него уповали, его боялись, зная, что он ни перед чем не остановится, но не более того…
У Симеона и Еремища никто не поинтересовался, согласны ли они отправляться за тридевять земель, им просто не оставили выбора, и они безропотно смирились со своей участью. Коли попало зернышко на жернов, то быть ему смолотым…
С княжеского двора ноги сами понесли их к ближайшей корчме на Варьской улице, берущей начало от торговых рядов перед Кремлем, а заканчивающейся у городского рва.
Множество народу хлебало там бражку, пиво и разные хмельные отвары, а пьяному без чудачеств какое веселье, потому крики, ругань и песни слышались издали.
Молодец девицу подговаривал,
Подговаривал, все обманывал
Мы поедем-ка в Киев-град,
Там дворы на холмах стоят… —
орали одни, а другие перебивали их:
Заколи ты сына, заколи,
Крови полну чашу нацеди,
Выпей ее разом до конца,
Кровь горячая чтоб капала с тебя.
Вот тогда тебя пожалую сполна
Градом крепким я на многие года.
Но недолго он судьею там сидел.
Через месяц душегуб уж околел…
На дворе горел костер, и пьяненькие людишки в овчинах, а то и одних зипунах, подобрав полы, скакали через пламя с сатанинским гоготом и диким пронзительным визгом. Дурачились во хмелю даже те, кто на трезвую голову порицал такое. Считалось, что, когда люди веселятся, Бог радуется и оберегает их от напастей, а потому не стесняли себя ни в чем. У амбара дрались несколько полуголых нищих, но как-то вяло, нехотя, без азарта.
Не задерживаясь на дворе, Симеон и Еремей проследовали в большую избу, к которой через сени вела клеть для стряпни. Внутри воняло препротивно, но это никого не смущало, к дурному запаху быстро принюхивались, зато там было тепло. Помещение оказалось полно разгулявшегося народу, который трудненько остановить и вразумить речами – разве что кнутом или нагайкой, да и то не всякого…
Купеческий сын взял кувшин пшеничной бражки, а чернец – кринку простокваши. Поручение они получили не шуточное, подобным ни одному из них заниматься не доводилось, потому хотелось присмотреться друг к другу. Отхлебнув, Симеон начал первый:
– Дядя Нестор говорил, что ты бывший ратник. Княжеские люди постриг принимают обычно перед кончиной, а ты еще в самом соку. Да и иноческой кротости в тебе незаметно… Небось, немало за тобой всяких подвигов?
