трубы. Вот старое дерево, привыкшее жить в окружении своих детей и внуков, не выдержало одиночества. Но, все же, свирепые ветра не смогли полностью погубить старушку-ель. Ей пришла на помощь, кто бы мог подумать, тоненькая рябинка, росшая под ее сенью. Она подставила свое гибкое тело-ствол, подпирая упавшую ель. При этом сама очутившись почти на земле, она все равно продолжала упрямо жить, протягивая свои молодые ветки сквозь густую хвою своей соседки. Часть корней ели, остались в земле, и дерево продолжило жить. Хоть уже и не так гордо ель могла возноситься над окружающим лесом, но все же продолжало жить, и родить шишки, и разбрасывать свои семена, чтобы возросло рядом новое потомство, продолжая круг жизни.
Для меня эта ель была не только указателем, но и неким назиданием, напоминанием того, что как бы человек высоко не вознесся, чего бы не достиг в своей жизни, никогда не стоит забывать об остальных людях, которые окружают тебя, и в тяжкий час бури, которая захочет тебя уничтожить, подставят свое плечо, как эта рябинка, не позволив упасть.
Остановив машину, достала из багажника лыжи, с заднего сиденья взяла карабин, надев его ремень наискосок через плечо, чтобы не мешал при ходьбе. Оставив ключи в машине, осторожным скользящим шагом направилась в сторону заимки Прона. Взобравшись на последнюю горку, я с облегчением увидела ровное сияние защиты дома. Значит, все должно быть в порядке. Сильно оттолкнувшись от небольшого деревца, я заскользила вниз, лавируя между деревьями и высокими куртинами кустарника. На опушке остановилась, чтобы перевести дыхание, и тут же увидела на белом снегу темную фигуру медведя. Асхат встречал меня. Но, по своему обыкновению, он не приветствовал меня, а просто побежал впереди, изредка останавливаясь и оглядываясь, будто проверяя, следую ли я за ним. Это меня, конечно насторожило, и, должна сказать, очень сильно. Все мои попытки проникнуть в голову зверя натыкались на глухую стену. Словно это был и не Асхат вовсе, а какой-то чужой, совершенно посторонний зверь.
В окне слабо горел огонек керосиновой лампы. Значит, хозяева не спали. Ну, это было и понятно, если только что кто-то вернулся из врат. Но на крыльце, как я ожидала, меня никто не ждал, и тревога снова зашевелилась, как проснувшаяся змея. Скинув лыжи у самого крыльца, я поспешно поднялась на крыльцо и безо всякого стука, можно сказать, ворвалась в избу. У стола, облокотив голову на одну руку в скорбной позе, сидел Прон. При моем появлении он слегка вздрогнул, словно проснулся и посмотрел на меня молча тоскливыми глазами. Его взгляд сказал мне все. Олега здесь не было.
Я, прикрыв за собой дверь, уселась на краешек лавки, и, едва слышно, спросила:
– Что… – Голос прозвучал, будто шуршание мыши в углу за печью, едва слышно.
Прон молча смотрел на меня, в глазах была затаенная печаль. Он вздохнул тяжело, поднялся из-за стола, и проговорил спокойным голосом:
– Давай-ка выпьем с тобой чая… – И пошел к печке.
Я даже сначала не поняла, что он сказал. Выпьем чая? Какого, к чертям собачьим, чая???!!!! Мне хотелось
