и приподнялась. Под морщинистым слоем пробежали жаркие искорки. Они утоляли солнечный голод поникшей травы, насыщая жизненной магией. Вскоре Любимый Скворчонок заприметил, что под ним уже не примятая жухлая травка, а ароматная и пушистая, словно зеленое облачко с желтыми прожилками из горицвета. Ветерок больше не тревожил. Мальчик скинул дырявую обувку, чтобы белесая кожа прижалась к весенней свежести и вспомнила, как по телу разливается благодать.
И не было здесь никого. Только кукушки отливали округлые звуки, выбирая для песен самые укромные уголки леса. Только под низкой травой вертелись пучеглазые ящерицы, пугая впечатлительных юных жен, которые в чем мать родила скакали вниз к прохладным водам, взбивая грубыми ступнями голубизну Волги и желтизну Оки. Только детский хохот вился, кудрявился, то иссякая, то вновь возрождаясь. Первые месяцы скворчата то и делали, что носились по вершинам, притворяясь сильными жеребцами, но не теми, что они видели на городских базарах оседланными и подкованными, а дикими, свободными, резвыми.
Любимый Скворчонок истоптал последнюю пару дубленой обувки, которая досталась ему от старшего брата, а тому – от его старшего брата. Когда он резвился на дальнем, седьмом холме, перепрыгивая с камня на камень, острый краешек минеральной породы чиркнул по измученной свиной коже и продрал пятку. Любимый Скворчонок по-отцовски пожал плечами и поплелся к хижине своей матери, которая умела приводить в порядок самые никчемные и потерянные вещи. Другие жены пользовались ее способностями и заваливали работой от заката до рассвета. Близилась зима, и трудиться приходилось все больше и больше, а новой одежды для суровой вьюги и снежных песен скворчихи до сих пор не приготовили. На многие километры они не увидели ни зайцев, ни лосей – меха не сыскать.
А холмы были лучшими охотниками. В осень они поймали прохладный ветерок и заключили в свои объятия. Ветерок хмурился, раздувался, как упрямый осел, но притерпелось ему, прижилось. Он бегал наперегонки с Любимым Скворчонком, раздувал волосинки на его затылке, поднимал пушок на шее, щекотал мелкие мурашки. Изо дня в день дуновения крепчали и кололи все больнее. Мальчик, чувствуя, что мощь ветерка усиливается, теперь старался быстрее спрятаться в лесочке, который грозил ветерку длинными ветками и не пускал в свои владения. И вихри крутились в одиночку, остужая землю и разгоняя по водной глади частую рябь.
Но сегодня Любимый Скворчонок бежал очень медленно. Его пяточка чмокала сырую побуревшую траву, леденея с каждым поцелуем. Вскоре мальчик так околел, что почти врос в поверхность, не смея больше передвигать руками и ногами. Ветерок узнал старого друга, накинулся на него, заобнимал, завертел, и Любимый Скворчонок свалился на колени, умоляя острые порывы сжалиться над ним. Ветерок так раскричался, что слышал лишь собственный голос, а тоненькие возгласы мальчика уносились на север, как только срывались с губ. Мальчик согнулся, припал щекой к сырости умирающей зелени и приготовился ждать своего конца.
Скворчихи
