ловить… Штаб уже в порту… Ледокол ждет – мы еще до рассвета должны выйти из устья.
Миллер рассвирепел:
– Не давайте мне советов, господин Чаплицкий. Вы ведь руководите секретной службой? Поэтому займитесь своим делом – захватите террористов!
Чаплицкий поморщился:
– Разрешите доложить, ваше превосходительство: безграмотные мужики с обрезами называются бандитами… Или партизанами – как вам больше нравится…
– Не превращайте приказ в дискуссию, – закричал Миллер. – Исполняйте!
Чаплицкий взял под козырек:
– Слушаюсь, господин генерал-лейтенант. – И повернулся к начальнику конвоя: – Трех человек сопровождения господину главнокомандующему. Первый причал, ледокол «Минин». И сразу с грузовиком обратно – за нами…
К утру партизан вместе с Тюряпиным загнали в брошенную бревенчатую избу на откосе Двины. Их оставалось шестеро.
Разрозненной, но точной стрельбой они и близко не подпускали офицеров.
Севрюков пробормотал:
– Хорошо бы этих сволочей взять живьем.
– Зачем? – отозвался Чаплицкий. – Лучше погрейте их зажигательными…
Два пулемета располосовали серый сумрак очередями, из-под крыши начал стелиться грязный дымок, кое-где проглянули розоватые язычки пламени. Стреляли из дома одиночными, все реже и реже.
– Сейчас мы их вытурим оттуда, – пообещал Севрюков.
Чаплицкий внимательно смотрел на его освещенное заревом лицо – сумасшедшие белые глаза наркомана, длинные прокуренные зубы, подергивающийся уголок рта, – и его трясло от холода, усталости и тоски.
Глядя на залегших цепью карателей, он процедил со злобой и горечью:
– Российское офицерство, цвет нации!.. В Бога, святителей и всех архистратигов…
Чернели глубокими провалами выбитые окна, время от времени в них призрачно мелькал силуэт, и тогда раздавались выстрелы, одиночные, кашляющие – винтовочные, и частая густая дробь пулемета.
Огонь занялся пуще, языки пламени поднимались выше кровли, но никто не выбегал из избы.
Рухнул потолок, до неба взметнулись искры…
Севрюков заухмылялся:
– Все. Счас жарковьем потянет… Эть, суки! Им лучше в огне сгореть, чем нам в лапы…
Уже направляясь к грузовику, Чаплицкий на мгновение остановился и спросил:
– А вы, Севрюков, что бы на их месте?..
– Застрелился бы небось, – пьяно захохотал прапорщик. – Мне ведь от большевиков – да и от дворян иерусалимских – пощады ждать не приходится… – И добавил с каким-то мертвенным спокойствием: – Конечно, и я им пощады не давал. Никому… Так что на том свете сойдемся – посчитаемся…
Винтовочной стрельбы конвоя Тюряпин не боялся. А вот когда из подъехавшего грузовика избу стали поливать в два огненных хлыста пулеметы, понял Тюряпин, что пришел конец. И отступать было поздно, да и некуда –
