style="font-size:15px;"> – Иду, иду. – отозвалась она, зачерпнула со дна ларя зерна, отсыпала в кормушки, бросила пару горстей уткам и направилась к калитке, поставив ведро на крыльцо.
– А я вижу, ты не спешишь, – над покосившимся штакетником расплывалась в широченной улыбке физиономия Митьки, местного тракториста, дравшего три шкуры с односельчан дважды в году, весной и осенью. – За огороды думаешь платить? Или как с тем монтёром – натурой рассчитаешься?
Услышав последнюю фразу, Зинка свернула к поленнице дров, ухватила чурку поувесистее и направилась к Митряку, которого сельчане недолюбливали и называли так за глаза.
–Шучу, шучу, – хохотнул Митька, поспешивший отойти от забора. – Штуку гони.
– Я тебе, Митька, щас эту плашку в задницу засуну, если ещё раз вякнешь лишнего.
– Кому Митька, а кому Дмитрий Иванович. Я тебе вариант предлагаю на случай отсутствия бабок. Покувыркались бы вечерок-другой на сеновале, мне хорошо, и с тебя долг списался бы, а? – он продолжал лыбиться, но глаза при этом смотрели недобро, с прищуром, продолжая с опаской поглядывать на зажатое в руке полено.
– Дома с женой кувыркайся. Сказала же, получка будет, отдам!
– Да ладно, я ж по пути ехал, напомнить решил. – мужик плотоядно поглядел на её ноги. – Смотри, осенью в ногах будешь валяться, просить вспахать.
– Слюни подбери, – коротко отрезала Зинаида. – В магазин пойду, жене расскажу про твои ухаживания.
– Ладно, сука! – Митряк отступил к трактору. – Пожалеешь ещё.
Трактор резко, с пробуксовкой задних колёс, сдирая свежую весеннюю зелень с влажной земли и выбрасывая клубы чёрной копоти из выхлопной трубы, с рёвом отскочил от её дома.
Зина присела на крыльцо, продолжая держать в руках полено. «Оружие пролетариата, – грустно улыбнулась она про себя. – Этот хряк отомстит, будет по осени измываться. Последней огород вспашет, по морозу, а то и откажет. Вот гад, надо было ему поленом меж глаз завервендить».
Она поднялась, подхватила подойник и вошла в дом. Наскоро процедив молоко, Зинаида отлила часть в литровую банку, перекусывая на ходу зачерствевшей булкой. Пометавшись по кухне, «кабы чего не забыть», женщина выбежала с посудой в руках и, не выходя на улицу, протиснувшись через дыру в заборе, зашагала к соседскому дому.
– Тёть Матрён, вы дома? – с порога, чуть громче обычного спросила Зина. – Я молочка принесла. Будете?
– Ты почему так долго? Я уже ждать устала. Сама, небось, налопалась, а меня голодом моришь, – раздался из задней части избы сварливый надтреснутый голос. – Подожди, сын приедет, я ему всё расскажу, пусть знает, как ты надо мной измываешься.
– Да что ж я измываюсь? Вы же знаете: утренняя дойка на ферме, потом корову свою подоить, вас молочком парным напоить. Ни минуты не просидела. Что ж вы не пьёте, тёть Матрён? Может вам кашки пшённой сварить? Щас кастрюльку поставлю, – торопливо и извинительно приговаривала
