смысле, что за завтраком чай был сладкий и хлеба – достаточно. Даже в перловой, золотистой каше каплями проблескивало масло.
А директор кричал:
– Мальчики, мальчики, помогать!
Мы хватали шапки, у кого есть, и выбегали на крыльцо.
У крыльца стояли трое розвальней. А в них люди. Но они почему-то не выходили. Сидели, лежали. Хорошо закрытые тулупами. Но не выходили. Будто ждали чего-то. И тут мы поняли. Ждут они нас. Нянечки говорили нам, как, кого и за что ловчее брать, чтобы нести в палату. И все плакали. Старались, конечно, незаметно, но куда там. Очень даже заметно. А думали нянечки о своих. Которых или нет, или вот так где-то, бедолагу, несут в госпиталь.
Мы тоже не могли сдержаться. Изя заплакал первый, все повторяя: «Ах, панове, мы для вас, мы для вас, как поготове ратунковэ»[7].
Мы изумлялись, но руки и ноги дело делали. Да нянечки подсказывали.
Ясно, если инвалид без ног, двое закидывают его руки себе на шею. Третий за пояс помогает и вот так, три ступеньки и до палаты совсем недалеко. Положили в кровать. Или посадили. Вернее – поставили. И за следующим. Возницы просят, чтобы швыдче. Потому что, может, они померзли. Да молчат.
Конечно, когда без рук. Я сразу увидел такого. А что такое обморожение, мы уж очень хорошо знаем. Поэтому сразу снегом и тереть щеки и нос.
Наконец дяденька улыбнулся и сказал: «Теперь, парень, руки смотри, они насмерть замерзли». – И очень громко рассмеялся. Вот они какие, инвалиды!
– Ну-с, мальчики, молодцы. Теперь идите к себе, а инвалидов будет осматривать врач. Спасибо вам, ребята! – И директор пошел на кухню распорядиться чаем. Огромный самовар в палате уже стоял.
У нас начиналось другая жизнь. Но первые впечатления от знакомства остались надолго. И мне часто, уже во взрослые годы, снится один и тот же сон. Вот такой.
Я во сне бормотал про атаки.
И про взвод, что не хочет вставать.
Про овраги и буераки,
Про высотку, что надо забрать.
Я проснулся. Светало. Морозно.
И стекло все покрыто узором.
И из зеркальца как-то тревожно
Я смотрю на себя мутным взором.
Одеваться, какая все ж проза.
Закурить, чтоб прогнать этот сон.
Эх, опять надевать мне протезы,
Издавая мучительный стон.
И опять, на тележке, толкаясь,
На Казанский, с утра к поездам.
Вспоминать, как в бою свои ноги
Потерял я, где город Потсдам.
И когда соберемся к обеду
В переходе, очищенном снегом,
Все Иван мне будет талдычить,
Вот, мол, ноги его в Кенигсберге.
А друган мой кричит:
«Ты молчи. Ты штаны
Сам наденешь и сымешь.
В туалет доползешь худо-бедно.
Ну, и жопу свою сам ты вытрешь.
Ну, а мне каково без обеих,
Без кормилиц моих, без рук.
Эх, братва. Я желаю лишь немцу,
Нет,
Поготове ратунковэ – скорая помощь
