кудрявые, вокруг головы вьются во все стороны, колышутся, как водоросли в аквариуме. Понятно – невесомость. Там среди них ещё девушка есть, так у неё хвостик на макушке не болтается, а держится вертикально, точно какой букет.
А платье на орбите вовсе не наденешь – не станет оно красиво струиться без силы тяжести и в складочки не соберётся. Торчать на тебе будет как попало.
Это мама вздыхает – про платье. Как будто в космос собралась.
Мы уже всей семьёй смотрим, как они живут там, на орбите. И папа не говорит, что мы зря теряем время. Наоборот, спросит иной раз:
– Что нового у космонавтов?
Вот такие вечера я люблю.
Мама напоминает Косте:
– Ты сказал Макару спасибо, что вывел нас на этот сайт? Что мама просила сказать спасибо?
А Косте больно-то охота спасибо говорить? Они стали вроде как соперники. Я слышала, как Макар хвастался ему:
– У меня теперь есть знакомый космонавт! Я его всегда узнаю! У него светлые волосы, лицо такое круглое…
Костя спрашивает:
– Наш или американец?
А Макару откуда знать?
– Это всё равно, – отвечает. – Главное, он мне кивнул. Я теперь всегда за ним наблюдаю.
А Косте-то никто из космоса не кивнул. Хотя мы с ним тоже всех сможем узнать. И того, с волосами-водорослями. И девушку с хвостиком-букетом.
6. Очкарики
Смотрим мы однажды, как этот кудрявый космонавт вместе с девушкой коробки толкает по воздуху. А ещё кто-то к ним на помощь плывёт. Новенький, наверно.
И вдруг папа как выдохнет:
– Ёлки-палки, очкарик!
А папа и сам в очках, со второго класса. Мы с Костей в него такие – близорукие.
Папа говорил, что, когда был маленьким, его дразнили очкариком. Он из-за этого даже дрался – снимет очки, чтоб не разбились, и вперёд – хотя бы и один против троих. Уж такая злость его одолевала, оттого что ему напоминали все подряд, что он в очках.
Я спрашивала:
– Ну, да, в очках. А ты что, сам не знал?
И папа отвечал, что мне его не понять. Я из другого поколения. Это, сказал, сейчас ты выбираешь оправу, думаешь – идёт тебе, не идёт. А тогда в любом случае считалось: не идёт. Многие дети, которым очки были нужны, вообще их не носили. Разве что если кто совсем плохо видел – как наш папа. И это тогда вроде как знак был для остальных: вот этого мальчика можно дразнить!
Костя говорит:
– Как будто сейчас не дразнят никого! Лёшку Юрова у нас ещё как донимали. Хотя он и без очков…
Папа теряется:
– Ну, я не знаю… Может, у Лёши Юрова есть какой-то другой знак, что его дразнить можно?
Сам папа, когда был мальчишкой, очень старался, чтобы на нём никакого знака не было.
Кто думал, что очки – это знак, что человека можно звать очкариком, тот убегал потом с разбитым носом. А вечером чьи-то родители
