вроде просто, – говорит Илья. – Алиса. Страна чудес. Алиса. Лиса Алиса. Запиши… не на лбу, так на обоях. Жена же будущая, а не шлюшка привокзальная. И живёт, кстати, недалеко от тебя – на Зелениной. Большой. Две остановки на трамвае. Всё своё приданое на себе за день пешком перетаскаешь… можешь хоть завтра, можешь сегодня – упаковывайся, я посплю… Ты ей понравился, она – не против.
– Когда успел я ей понравиться? Ты ж меня только что не вытолкал, так торопился, – говорит Иван. И свитер снял. На спинку стула его бросил. – Так невтерпёж ей?
– Ей всё равно… Не в первый раз. Замуж – не под паровоз, – говорит Илья. – Ради тебя только.
– Ради тебя, – говорит Иван.
– Какая разница, – говорит Илья. – Если уж собралась валить, хоть доброе дело сделать – патриота осчастливить… Жених у неё в Нью-Йорке, жених ещё тот, конечно… муж её бывший, законный, кого-то обещал ей подослать… Лабух. Команда «Цапля»… слышал?.. была когда-то.
– Не слышал, – говорит Иван. – Чай будешь?
– Э-э-э, старичок, – говорит Илья, – значит, ты не слышал настоящего рока… Круче Хендрикса ковырял…
И тут вдруг странный финт ассоциации – внезапно вспомнилось Ивану:
Почти месяц держались морозы за пятьдесят, и первый день как сбавило. До сорока. Даже кажется, будто тепло, а шарф на лице – даже лишним. Охра и он идут на рыбкооповские конюшни ловить щеглов и чечёток – Витя Кругленький обещал дать за них, за живых, пороху, а порох, разумеется, им нужен позарез. За забором – больница. На заборе сидит, нахохлившись, воробей, сидит и не улетает. Охра подходит вплотную к забору, пугает птицу, но та не шелохнётся. Касается её палкой – камушком падает с забора птица. Вынув из снега, Охра вертит её в руках, затем бросает с размаху в стену конюховки, и то, что было когда-то воробьём, разлетается на осколки, как стеклянный флакончик. «Закоченел, – говорит Охра. – Дохлый». И чуть позже: ящик насторожили, подсыпали под него горстку овса, за угол протянули шпагат – стали ждать. «Сволочь большеротая, – бормочет Охра, имея в виду сороку, – без тебя, холера, тут никак». Сорока – та всё, конечно, сразу поняла, раскусила наш ловчий замысел и затрещала об этом на всю округу. «Как только глотку не застудит… А был бы порох, – сетует Охра, – только хвост от падлы бы остался». На больничном крыльце появляется мужчина. В медицинских халате и шапочке, видны под халатом петлички бордовые. Сдёргивает с лица марлевую повязку, спускается по ступенькам, подходит к забору и, осыпав иней, повисает на заборе по-детски руками. Глаза блестят – от слёз или на зимнем солнце. И вскоре утоптанным на крыльце снегом медсестра заскрипела, кукольно замерла и зачастила: «Виталий Евгеньевич! Виталий Евгеньевич! Всё ведь в порядке, всё нормально?!» – «Да, да», – помолчав и не оборачиваясь, отвечает мужчина, – всё нормально. Ещё бы», – и начинает не то хохотать, как плакать, не то плакать, как хохотать, и оседает на снег за забором. «Виталий Евгеньевич! Виталий Евгеньевич! Чай там простывает!» – кричит медсестра так, будто остынет
