спичка, торчащая изо рта.
Когда-то он хотел боксом в люди выбиться, провёл сто сорок боёв, но все неудачно. В соревнованиях ему уверенно удавалось занять лишь первый шкафчик, несмотря на повышенные абразивные свойства души и кожного покрытия. Обуянный романтикой гранатомётов и мечтая поучаствовать в мировом национально-освободительном движении, он окончил школу для умственно отсталых с золотой медалью. Гордые покорённой образовательной вершиной родители тут же определили его комсоргом в Институт зарубежных языков с целью впитать литературное вещество и обучиться социалистическому способу его производства.
Лоснясь от европейского самочувствия, он прочёл «Буратино» в подлиннике и сделался хорошим переводчиком. Правда, переводил мало, плохо и неточно, сбиваясь на родную ему речь человека резко континентального происхождения, в которой массивная пивная кружка именуется «бокалом», любая просторная комната, где нет пьяных, «залой», а «спать» и «отдыхать» – синонимы. Гламур на трёх вокзалах. Лингвист по лимиту. Волга впадает в Уральские горы. Ему, как царевне после поцелуя лягушки, всегда доверяли делать коллективные фото, чтобы не портить кадр.
Минули небольшие лихолетья, и когда вокруг всё стало можно и страну окончательно подкосила свобода слова, разнузданная гласность и произошла полная доминанта гражданских прав, партийные деньги папы и профсоюзные деньги мамы не испортили его выбором жизненного пути. Сын-бор влился в эпоху и очередные несгибаемые ряды, наблюдая грудь четвёртого человека в партии, питающего слабость к однокоренным словам. Существовал аккуратно, как пленный, не сознавая нутром абсурдности происходящего и выкраивая значительное лицо, чтобы никто не догадался о его ненужности. По нерадению служил с ленцой, понимая только согласные буквы, спустя всё, но расторопно воруя с обеих рук во главе узкого штата профессионалов, не давая угаснуть классовому чутью и упиваясь масштабами государственной разрухи, с успехом заменяя недостаток опыта полным его отсутствием.
В рабочем кабинете усердствовал не покладая. Благодаря стараниям уборщицы его письменный стол всегда блестел, шаля солнечными зайцами: ни единой бумаги («подписано, так с плеч долой»), ни самописки, ни календаря, ни даже обязательного в последние десятилетия хмурого портрета со служивой хитрецой во взоре. Ничего. Никогда. Стол был всегда «пуст, как холодильник с пивом, забытый в помещении, где трудятся маляры». Хозяин с шизофренической точностью умел делать глупости на ровном месте. Без промаха. Нанося Отчизне запланированный вред. Обновлённая версия старой чиновничьей этики.
Но одна непреклонная производственная слабость всё же была: человеческое стремление к простым аналоговым процедурам, не требующих значимых интеллектуальных вложений. Он точил карандаши. Точил всегда, точил везде. С душой и забывая себя. Специально придуманным для этого ножичком. Мог тесать
