с обстоятельствами – вот мой план. Я сдерживаю, насколько могу, свою живость; ежедневно выбираю предметы, дабы заставить работать свой ум и развивать мои мысли, и черпаю немного из книг».
По дороге в Ревель мысли Павла не раз обращались к матери, российской императрице, он видел, как умные люди, считающие совсем по-другому, беспрекословно подчинялись любому ее слову, что было неприятно, противоречило духу свободы.
«Это несчастие часто постигает монархов в их личной жизни, – пришел к выводу Павел, прочитавший Вольтера, Монтескьё, Дидро. – Возвышенные над той сферой, где нужно считаться с другими людьми, они воображают, что имеют право постоянно думать о своих удовольствиях и делать все, что угодно, причем не сдерживают своих желаний и прихотей и заставляют подчиняться им. Но эти другие, имеющие со своей стороны глаза, чтобы видеть, имеющие к тому же собственную волю, никогда не могут из чувства послушания сделаться настолько слепыми, чтобы утратить способность различать, что воля есть воля, а прихоть есть прихоть…» Но неожиданно мысли его переключились на приезд ландграфини с принцессами. Все это время он вовсе не подозревал, что они вольно (граф Панин) или невольно (Екатерина II) подчинялись выбору Фридриха II, коварного и проницательного прусского короля, который прежде всего заботился о будущем Германской империи.
Пока Екатерина II, ехавшая со свитой впереди, а Павел со своими приближенными ехал вслед за ней, размышляли о встрече с принцессами, произошел конфуз. За несколько дней до этого на корабле, следующем в Ревель, капитан-лейтенант Андрей Разумовский, увидев красавицу Вильгельмину, тут же начал за ней ухаживать. Опытный и обаятельный кавалер понял, что и он ей понравился, потому перешел к активным действиям и совершил то, что предстояло вскоре сделать великому князю. Принцесса была свободной, Андрей Разумовский тоже, и ничто не мешало удовлетворить им свою вспыхнувшую страсть.
Чуть позже Екатерина II, повидав гостей, возвращалась со свитой в Петербург, а навстречу ехал опоздавший Павел со своей свитой. О встрече с гостями из Дармштадта Павел записал в дневнике: «Через некоторое время пыль снова поднялась, и мы более не сомневались, что это едет императрица с остальными. Когда кареты приблизились, мы велели остановить свою и вышли. Я сделал несколько шагов по направлению к их остановившейся карете. Из нее начали выходить. Первой вышла императрица, второй – ландграфиня. Императрица представила меня ландграфине следующими словами: «Вот ландграфиня Гессен-Дармштадтская, и вот принцессы – ее дочери». При этом она назвала каждую по имени. Я отрекомендовался милости ландграфини и не нашел слов для принцесс…» От волнения и восторга Павел Петрович перепутал все имена, но потом за ужином во дворце все имена восстановились. Затем в дневнике Павел записал мнение графа Панина о его поведении: «Он сказал, что доволен мною, я был в восторге. Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате, насвистывая и вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился
