сарафан мелькал пятном в ночи. Она застыла на месте, было слышно, как тяжело дышит, а пес терся рядом.
– Грей, фу! Место.
– Ой!
– Вот тебе и ой. Ты все-таки утонула и явилась ко мне?
– Нет… я не знаю… я…
Отблагодарить, что ли, пришла? Ну, кто ее знает, эту молодежь, как у них это принято, вечером – я спаситель, ночью – принимаю ласки от спасенной.
Что за чушь только не полезет в голову с перепоя.
– Напилась?
– Нет.
– Сегодня можно, в день рождения можно все.
Не удержался, поцеловал снова, обхватив лицо одной рукой, так по-животному проникая в рот языком, всасывая губы, тут же облизывая их. Рядом с ней во мне просыпается некий дикий зверь, он хочет взять, терзать, вонзаться клыками и ногтями в нежную плоть.
Это точно недотрах.
Месяц не было секса, как Ева выдала, что нам надо расстаться, ей духовно расти, собрала чемодан и укатила с подружками на папины деньги в Сочи.
У девочки знакомый вкус на губах, улыбаюсь, облизываясь, словно попробовал сладкую конфетку.
– Что пила? Самогон?
– Да, – отвечает с легким стоном, прижимаясь ближе, снова чувствую ее твердые сосочки сквозь тонкую ткань. – Пашка сказал, первак.
– Хорошая вещь. А кто у нас Пашка?
– Сын кузнеца.
– Романтично. На сеновал уже ходила?
– Сеновал? Нет, он Зойкин парень.
Даже как-то отлегло, что этот сын кузнеца – не ее ухажер.
Она что-то там пробубнила, не разобрал, лишь подхватил на руки и понес в свою берлогу получать награду за спасение. К черту закуску и огурцы, к лешему водку, когда рядом вот такой шикарный, сносящий мозги антидепрессант.
Легкая, словно пушинка, так идеально помещающаяся у меня в руках. Ногой открываю дверь, не включая свет, укладываю свою ношу на диван, скидывая на ходу сланцы и шорты.
Она лишь стонет, когда расстегиваю на ее сарафане мелкие пуговицы, готовый вырвать их одним движением. Что-то пытается сказать, но потом хихикает, потому что я пытаюсь развязать одну из ниточек купальника, щекочу ее.
Колотит всего от нетерпения. Член стоит колом, слегка массирую его, оттягивая крайнюю плоть, размазывая по головке выступившую влагу.
А когда в моей ладони оказывается ее обнаженная небольшая грудь, мы громко стонем одновременно.
Вот же дьявол, такая бархатная и нежная кожа, набухший сосочек перекатываю пальцами, целую шею; малышка стонет, выгнув спину, жмется плотнее.
Кусаю, засасывая кожу, спускаясь губами вниз, хочу ее сосочки. Устроившись между раздвинутых ног, припадаю к груди, голодный и озабоченный.
Они у нее прохладные, а еще идеальные. Сжимаю руками полушария, облизывая соски, готовый слить прямо так, если бы она меня трогала. Девочка стонет, еще больше выгибает спину, а я, спускаясь вниз, стягиваю трусики, откидываю их в сторону.
– Ох ты, черт, девочка.
