предметов и миров. Так себя чувствовала и Сьюзан – застрявшей между темной бездной внутренних тревог и внешней вселенной, полной бытовых задач, требующих ее физического присутствия, реальных действий. Ей нравилось быть в ночи, жить в ней. Пережить сумерки и остаться живым было сродни бессмертию.
Стеклянные витрины частных магазинчиков полыхали огнями, чтобы привлечь внимание к выцветшим за сезон сарафанам и льняным сорочкам, которые за лето так никому и не приглянулись. В глазах Сьюзан это было похоже на предсмертное цветение. Неукротимое желание урвать свое при жизни, пока холодная и равнодушная рука продавца не убрала тебя прочь, подальше от глаз привередливой публики. Есть растения, которые, при всей полноте ухода и заботы, не дадут при жизни ни одного цветка, а их листья будут вялыми и бледными, будто мертвыми. Но это обманчивое впечатление. Стоит забыть про них – перестать поливать либо поставить в темный и пыльный угол, тогда-то они и взрываются изнутри неукротимой жаждой жизни. Они начинают цвести, выбрасывая в воздух по несколько стрелок с множеством бутонов зараз. Словно в предсмертной агонии, эти цветы жаждут напоследок показать, на что они способны, остаться в памяти яркими соцветиями, не кануть в вечность.
Почему ее не напугало то, что она отключилась в ночь, когда умер Питер Бергманн? Она и своему психотерапевту об этом сказала лишь спустя время, да и то между прочим. Специалист была встревожена и пожурила Сьюзан за равнодушие к собственному здоровью, а затем стала черкать в своем блокнотике, придя в конце концов к выводу, что это еще один симптом, вполне укладывающийся в ее состояние. Потерянный родитель – ощущение нестабильности – потеря опоры – метафорическая связь, приведшая к потере опоры и в физическом мире: обмороки, дереализация, головные боли, апатия. Сьюзан удавалось думать об этом только лишь как о наборе симптомов. Словно она читала чужую медицинскую карту. Это и есть отрицание?
Она не заметила, как оказалась у дверей музыкального магазинчика The Record Room. Построенное в 1900 году, здание на удивление хорошо сохранилось, не считая того, что ушло со временем под землю как минимум на полметра. Верхние этажи, выкрашенные в матово-черный, поддерживались иссохшими деревянными балками. Они прогнулись под грузом лет, и было неясно, то ли дерево держит всю конструкцию, то ли конструкция осторожно громоздится, чтобы не повредить первый этаж.
Сьюзан еще помнила времена, когда пластинки здесь давали напрокат, а иногда владелец мог подарить парочку – за помощь в наведении порядка на полках. В иные дни продавцы выносили ко входу хрипящую колонку, и улица наполнялась незнакомой мелодией, преображаясь на новый лад. Она могла обрасти платанами, увитыми свисающим мхом, вокруг которых кружил рой божьих коровок, или превращалась в испанскую веранду, где на подносе остывали энсаймадас, или в парижскую подворотню, куда художник без гроша в кармане выносил картину на продажу. Но чаще слышались ирландские мотивы – словно горный клич, мелодичный и бунтующий, они раздвигали границы маленькой улицы, превращая ее в дикий край,
