другим, более живым и игривым.
– Ну… Чего удумал? – улыбаясь сказал Катя.
– Пока спит, можем пошалить не много.
– Пошалить? Это теперь так называется?
– Ну да, – не отрываясь от губ Кати пробубнил Гена. – Давай ещё одного Савку тебе сделаю.
– Даже не думай! Дурак, – захихикала Катя.
– Ну так что? Того или не того?
– Давай, только тихо…
– Ты же меня знаешь, – улыбнулся Гена и впился в губы жены ещё сильнее.
Поздним вечером Гена готовился к ночной смене. По телевизору за весь день ничего сказано не было. По государственным каналам шла та же белиберда, про невероятные достижения их величайшей страны, всякие ток-шоу и сериалы. По остальным каналам так же ничего не говорили. Единственное, что заметил Гена, так это то, что отсутствует два европейских канала. На их месте были серые мушки.
На кухне, Гена собирал собойку. Катя возилась с Савой. Он накладывал котлеты и думал: «Что если цифры не врут и ему осталось жить две недели?» От этих мыслей по спине пробежала не хорошая дрожь. «Что если это так, чем ему тогда заниматься? Как быть?» С каждой новой мыслью Гена испытывал сильнейший дискомфорт. «Катя, Савка, у них ведь никого нет. А у меня нет никого, кроме них. Катюша, милая моя, совсем без родителей, а моим плевать на меня и внука. Что с ними будет? А что мне делать? Как жить?.. Цифры ничего не значат. Цифры. Ничего. Не. Значат.» – пытался успокоить себя Гена. Но у него ничего не получалось. Ему было страшно, до ужаса, противный голос внутри продолжал укреплять в нём страх.
«Ты даже не пожил толком, тебе всего двадцать восемь лет и через две недели ты умрёшь!»
«Умрёшь!»
«Нет!»
«Они останутся одни!»
«Нет! Да заткнись ты!»
Гена махнул буйной головой. Сердце колотилось, как отбойник. От страха потемнело в глазах. У голоса получилось, блок был сломан, плотина рухнула и поток начал выносить плохие мысли. Гена запаниковал. Как в детстве, когда он пришёл поздно со школы и отец сказал, что выпорет его за это. Папа шёл на него с зажатым в руке ремнём. Маленький Гена чувствовал ещё не причинённую боль, некуда было бежать, некуда спрятаться. Вот он, ремень, сейчас Гену ударят, он навис над ним, зажатым в угол между диваном и столом. Всё что осталось у него это крик и слёзы. Гена плачет и кричит, он не хочет получать ремня, он хочет, чтобы папа не бил его. Но папа бьёт, и в этот момент мозг взрывается миллиардом ярких искр. Удар за ударом. Ремень касается его спины, оставляет жгучий след боли. Нет ей конца и нет конца наказанию. Гена чувствует, как смерть, будто его отец, надвигается. Неизбежная, как удар ремня.
Две недели… Боже… Я не хочу умирать! Не хочу! Боже! Нет!
Гена стоял, трясясь над пластиковым контейнером, и из глаз падали слёзы, прямо в еду. Стало трудно дышать. Гена отошёл от кухни и сел на табуретку. Положил локоть на стол, провёл рукой по волосам. Слёзы перестали идти, но следы от них остались. Катя застала его в таком положении, подошла, нежно провела по волосам ладонью.
– Милый,
