style="font-size:15px;"> Я удивляюсь, но потом понимаю. Целый месяц дочь боролась за жизнь, ей ставили уколы, смазывали кремом с головы до пят ежедневно. И при этом никто не целовал, не прижимал её к себе. Целый месяц она боролась за жизнь одна. Но теперь я здесь. Я беру её на руки и прижимаю к себе.
Несколько минут Варя тревожно ёрзает на моих руках, но потом её крошечное тело расслабляется. Так мы сидит целый час. Я глажу её по голове, жалею, что-то говорю.
По всему её телу большие корки, которые свойственны для её заболевания. Со временем они должны сойти. Я не жду этого времени и аккуратно их снимаю. Целыми днями я копошусь вокруг Вари. Утром просыпаюсь и первым делом беру её на руки.
Во мне просыпается материнский инстинкт, который был приглушен разлукой и шокирующими новостями. И сейчас я не могу лежать в постели или спокойно читать книгу. Меня тянет к ней – согреть, пожалеть, устранить все неудобства. И наша палата заливается неведомым мне до этого светом. Светом самой большой любви, которая возможна. И пусть мы по-прежнему лежим в больнице, я вспоминаю только этот свет и теплого человечка, который вдруг перестал бояться и доверился мне. Маме.
Варю ежедневно осматривают хирурги. В безымянном пальце её левой руки образовалось воспаление, внутрь попала инфекция. Дочке дают антибиотики, но они, похоже, не помогают.
В один из дней я с тревогой замечаю, что пальчик раздулся и посинел. Сообщаю Юлии Станиславовне. Она тоже тревожится и срочно отправляет нас в хирургическое отделение на осмотр.
Поднимаюсь в хирургическое, Варю забирают в перевязочную. Я стою под дверью и слышу, как она начинает кричать. Это не прекращается, она кричит, и кричит, и кричит.
У меня сдают нервы, и я начинаю плакать. Напротив меня сидит молодая мама с ребёнком на руках. Мы смотрим друг на друга, и вдруг её глаза краснеют, она опускает их в пол, и по щекам начинают течь слёзы. Плечи вздрагивают. Мы обе сидим молча и плачем под дверью перевязочного кабинета, в котором кричит моя дочь.
Наконец выходит врач. Он бережно несёт Варю на руках и поднимает на меня добрые карие глаза. А в них – сожаление.
Сожаление.
Ему жаль, но инфекция очень агрессивна. Им следует ампутировать палец, но это не имеет смысла. Ведь даже при ампутации инфекция пойдёт дальше.
– Это как точить карандаш, – говорит он. – Придётся ампутировать дальше и дальше. Мы ничего не можем сделать. Всё…
Я беру Варю на руки и не помню, как возвращаюсь в свою палату. Бегу к Юлии Станиславовне. Она молча слушает и опускает глаза.
Но не сдаётся.
Через несколько минут она врывается в палату и приносит нам новый препарат. Она говорит, что он очень сильный, что его назначают только взрослым и только в крайнем случае.
– Он должен помочь! – она говорит очень решительно. Она будет бороться.
И это даёт мне сил.
Мы начинаем новое лечение. Каждые пару часов к нам заходят хирурги и отслеживают состояние отёка на руке. И днём, и ночью Варя под контролем.
Проходит
