Тот самый ключ, который лежал вчера в кармане у Петровского.
Находка вызвала множество вопросов, но я не стал торопиться с ответами на них. Просто сунул ключ в карман и зашагал вслед за доктором.
Пора было возвращаться к очевидным делам.
Второй час дня. Весь городок уже знает о случившемся, и люди втихомолку подсмеиваются над нами. Мне уже приклеен ярлык фантазера и горького пьяницы, которому мерещится невесть что. С Григория Никаноровича взятки гладки: пошел на поводу у вздорного служащего (в конце концов, он же должностное лицо и обязан принимать меры), а тут такой пассаж. Да, не отнимешь у нашего исправника умения выходить сухим из воды, которого я начисто лишен. И даже Стариков, коего мне поручено допрашивать по поводу собаки – опять чертова собака! – не стесняется высказывать мне свое презрение.
– Вот, возводят на честного человека всякую напраслину, а сами-то, сами...
– Что – сами?
– Да ничего-с. Знаем мы таковских, как вы. Видали... Небось свалился с поезда бедняга, а вы его того... И обобрали. Все честь по чести.
У меня нет сил даже злиться.
– Что ты мелешь, старый дурак... – устало говорю я.
– Вот-вот, таковы они, в университетах учились которые! Только бы и оскорблять честного человека...
– Вы сына до самоубийства довели. Считаете себя честным?
Вместо ответа Стариков принимается выть, голосить, скулить, как собака. Слезы катятся по его бугристому, красному от пьянства носу... Старик жалок и омерзителен одновременно. А я смотрю мимо него и лениво размышляю, что раз уж Стариков додумался до обвинения меня в убийстве, то не исключено, что вскоре все соседские кумушки будут судачить о том же. М-да-с... Тяжелые мне предстоят времена.
– Ладно, хватит! Довольно, милостивый государь. Лучше расскажите, где вы были вчера утром приблизительно до полудня.
Он утирает слезы. Затравленно смотрит на меня.
– Господин Марсильяк... Ваше благородие... Чтоб я... Как на духу...
– Вы были вчера в лепехинском лесу? Предупреждаю, запирательство бесполезно, вас видели...
Старый трюк, и какой дешевый... Но срабатывает безотказно.
– Ну и что, что видели... – обиженно говорит Стариков. – Я ничего такого не делал.
– А что же вы делали?
Он вытирает щеки.
– Сын... Митенька... Вчера бы у него был день рождения... Я хотел... хотел... – Голос у него предательски дрожит, прерывается. – В церкви я был, – наконец говорит подозреваемый. – Там, на кладбище, могилка его... А я его пережил...
Он закрывает лицо руками и заходится в плаче.
– Говорят про какую-то собаку... А я никого не трогал... И никакой собаки не видел... Голубчик, за что они меня так?
Милые детки, Павлуша и Николенька, чтоб вам гореть в аду с вашими забавами! И мне вместе с вами, потому что мучаю человека. Человека дрянного, опустившегося – но все-таки сотворенного
