редкостную антикварную вещь, но она, как назло, не продавалась, не было случая, чтобы Липотин вскоре не принес такую же или на нее похожую.
Сегодня, поскольку ничего иного, заслуживающего внимания, не нашлось, я показал старику, что мне прислали из Лондона. Липотин с похвалой отозвался о некоторых старинных гравюрах, назвав их rarissima[10], заинтересовался также медальонами эпохи Возрождения: отменная немецкая работа, сказал он, тонкие вещи, не какие-то ремесленные поделки. Наконец он заметил герб Роджеров и вдруг замолчал, уставившись на него в глубокой задумчивости, словно опешив. Я спросил, что его так удивило. Липотин пожал плечами, закурил и ни гугу.
Потом мы немного поболтали о том о сем. Уже собравшись уходить, Липотин как бы невзначай обронил:
– Знаете, наш славный Михаил Архангелович Строганов, видимо, не протянет долго, вряд ли докурит начатую пачку папирос. Оно и к лучшему. У него уже ничего не осталось, ни на продажу, ни для ломбарда. Что ж… Такой конец всех нас ждет. У нас, русских, как у солнышка, на востоке восход, на западе – закат. Ну, будьте здоровы!
Он ушел, а я задумался. Значит, старик Строганов, русский барон, с которым я был едва знаком – иногда встречал его в кафе, – собрался в путь и скоро переселится в зеленое царство мертвых, в зеленые угодья Персефоны…[11] Насколько мне известно, жил он впроголодь, пил пустой чай и без конца курил. Когда он бежал из России, спасаясь от большевиков, вывез лишь то, что смог спрятать под одеждой. В том числе пяток перстней с бриллиантами и полдюжины массивных золотых часов – успел рассовать по карманам. На это и жил, пока было что продать, щеголял привычками богатого барина. Курил самые дорогие сигареты, их доставляли некие тайные посредники из восточных стран. У Строганова было любимое присловье: «Земные блага надо обращать в дым, такая и только такая жертва угодна Господу». Но на самом деле старик голодал, и если не сидел в антикварной лавке Липотина, то жестоко мерз в чердачной каморке, снятой где-то в предместье.
Итак, барон Строганов, в прошлом императорский посланник в Тегеране, уходит в мир иной. Что ж… Оно и к лучшему – как сказал Липотин. Я вздохнул, чувствуя странную душевную пустоту, и решил заняться бумагами Джона Роджера.
Взял наугад один листок, потом другой, стал читать…
Вот так я провел целый день, перебирая архив умершего кузена, и в итоге пришел к выводу, что совершенно невозможно привести в порядок эту груду бумаг – тут и обрывки каких-то исторических изысканий, и старинные рукописи: из этих обломков не возвести здание. «Прочти и сожги, – нашептывал мне внутренний голос. – Тлен отдай тлену!»
Вот, например, история известного Джона Ди[12], баронета Глэдхиллского, с какой стати мне интересоваться им? Лишь потому, что этот господин, страдавший, должно быть, пресловутым английским сплином, – один из предков моей матери?
Но выбросить эту
Редчайшие
…
Зеленый цвет традиционно не связывается в мифологии с царством смерти, потусторонним миром и гибелью. В кельтских легендах зеленые холмы предстают обиталищем волшебных духов-сидов (ши), эльфы и фэйри обычно носят платье зеленого цвета. Не исключено, что Майринк помнил об этом факте, выстраивая цветовую символику романа «Ангел западного окна» с его кельтскими, валлийскими и шотландскими подтекстами и мотивами «зеленых зеркал», «зеленой бездны», «Гренландии», «зеленой земли», завладеть которой Джон Ди предлагает королеве Елизавете.
У Джона Ди действительно были кельтские – валлийские корни, правда, его фамилия, вопреки предположениям Майринка, происходит от валлийского du – «черный».
Окончил Кембриджский университет, еще в юности обратил на себя внимание блестящими познаниями во многих областях науки. Преподавал в Кембридже, читал лекции в университетах Лёвена и Парижа. Испытывал большой интерес к сверхъестественному, подобно многим выдающимся умам эпохи Ренессанса, пытался связать науку и магию. Его научным занятиям некоторое время покровительствовала королева Елизавета. В 1564 г. Джон Ди опубликовал ученый труд «Иероглифическая монада», в котором обосновал принципы своего философского учения, вобравшего в себя элементы каббалы, неоплатонизма и пифагорейства. В 1582 г. знакомится с Эдвардом Келли (1555–1595?), юристом, оккультистом, алхимиком и медиумом, при посредстве которого общался с духами. Джон Ди утверждал, что устами Келли ангелы изрекали ему откровения на языке Еноха (по разным источникам, ангела, пророка или праведника, хранителя тайного знания в потустороннем мире, посланца Божьего). Современные историки спорят о том, насколько сам Келли верил в откровения ангелов, глаголавших его устами; не исключено, что он был не ловким авантюристом, каким его изображает в романе Майринк, а искренним адептом учения Джона Ди или безумцем. В 1583 г. по приглашению упоминаемого в романе польского аристократа Альберта Лаского, очевидно, рассчитывавшего получить с помощью алхимических опытов золото, Джон Ди и Келли отправляются на континент и некоторое время подвизаются в Праге, при дворе императора Рудольфа II, известного своим интересом к каббале и различным мистическим учениям, а затем в Варшаве, при дворе польского короля Стефана Батория. Однако и император Рудольф, и король Стефан, видимо, были разочарованы результатами их занятий. Затем пути Джона Ди и Келли разошлись: Келли остается в Праге, где около 1595 г. умирает при невыясненных обстоятельствах (возможно, был казнен, возможно, погиб при попытке к бегству). Джон Ди возвращается в Англию. Королева Елизавета, успевшая охладеть к причудливым планам ученого, тем не менее в 1592 г. назначает его на почетную должность ректора Крайстс Колледжа в Манчестере. Ди занимал ее недолго и вскоре отошел от дел. Впоследствии был забыт. XX в. пережил всплеск интереса к личности и научным трудам Джона Ди во многом благодаря усилиям английского историка Фрэнсиса Йейтса и произведениям художественной литературы, наиболее значительное из которых, кроме романа Майринка, – книга английского писателя Питера Экройда «Дом доктора Ди» (1993).
