о том, что пора платить ренту, писем мы почти никогда не получали. Подойдя к отцу, я вдруг заметил, что он плачет, и это меня удивило, поскольку я считал, что взрослые мужчины никогда не плачут. Его коричневую щеку пересекала такая глубокая складка, что слезы не могли преодолеть ее, им приходилось скатываться вдоль нее к уху, и уже оттуда они срывались и падали на лист бумаги. Мать сидела рядом с ним и гладила его руку, как кошачью спину.
– Это о Вилли, – сказал отец. – Понимаешь, Джинни, его больше нет. Письмо от адвоката, он пишет, что это случилось неожиданно, иначе они вызвали бы меня раньше. Карбункул{26}… и кровоизлияние в мозг.
– Ох! Ну, теперь все его беды позади.
Отец вытер щеки краем скатерти.
– Все сбережения он оставил дочке, – сказал он. – Если она не изменилась с тех пор, как жила с нами под одной крышей, она же их по ветру пустит. Помнишь, как ей не понравился наш чай, тот, по семь шиллингов за унцию? – Мать покачала головой и посмотрела куда-то вверх, где с потолка свисали свиные окорока. – Он не пишет сколько, но говорит, что сумма порядочная. И она переедет жить к нам, такова была последняя воля Вилли.
– А мы будем ее содержать? – недовольно воскликнула мать. Мне не понравилось, что в такую минуту она думает о деньгах, но, если бы она не была такой хозяйственной, мы бы уже через год пошли по миру.
– Да нет, платить она будет. И приезжает она сегодня. Джок, парень, поедешь в Айтон, встретишь вечерний дилижанс. В нем приедет твоя кузина Эди. Привезешь ее в Вест-инч.
И в четверть шестого я запряг нашего пятнадцатилетнего длинногривого Джонни в телегу с недавно выкрашенным задком, которую мы использовали только по праздникам, и отправился встречать кузину. В Айтон я прибыл одновременно с дилижансом, и, как самый настоящий деревенский олух, позабыв о прошедших годах, принялся высматривать в толпе перед остановкой девочку в короткой юбочке до колен. Когда я уже забеспокоился и начал вытягивать шею и крутить во все стороны головой, думая, не напутал ли я чего, кто-то тронул меня за руку. Обернувшись, я увидел леди в черном платье и понял, что это моя кузина Эди.
Я-то это понял, но все же, если бы она сама не тронула меня тогда за руку, я бы мог еще десять раз пройти мимо нее и не узнать. Поверьте, если бы Джим Хорскрофт тогда спросил меня, красивая она или нет, я бы знал, что ответить! У нее были темные волосы, намного темнее, чем у наших девушек, но на щеках ее пробивался такой изумительный легкий румянец, который можно увидеть разве что на самых нежных лепестках розы. Губы у нее были яркие, добрые и четкие, словно очерченные. С первого же взгляда на нее я заметил насмешливые, озорные огоньки, пляшущие в глубине ее огромных карих глаз. Она окинула меня взглядом так, словно я был частью доставшегося ей наследства, протянула руку, выдернула из беспокойной толпы и подтащила к себе. Как я уже сказал, она была в черном, как мне тогда показалось, нелепом платье, и шляпке с откинутой вуалью.
