эти греки давно все придумали и написали, и что сейчас те, кто мнит себя писателем, всего-навсего пыжатся, переписывая их семь сюжетов.
С рождения – мысль о неких греческих предках, навеянная бабушкиным профилем. А что? Ее нашли под Бахчисараем в шелковых пеленках. Кто знает, кто мог быть причастным… И назойливая мысль прогуляться по элладчине, там, где обретались герои и боги из моей детской книжки. Наверное, все это впитал с молоком мой сын, потому что, когда в семье появилась возможность путешествовать, первой страной, куда он уверенно захотел, стала Греция.
Крит – первая и навсегда любовь. Поразительный Санторини. Смешной Кос. Не возбудившие никаких чувств Афины. Стойко ассоциирующиеся с улитками и узо Лутраки. Из окна автобуса Салоники. На удивление ничего не затронувшие в душе Дельфы и, наоборот, всколыхнувшая все нервные окончания, Арахова.
Прогуляемся вместе?
Критский спасатель
Самое благословенное время на море – раннее утро. Солнце, потягиваясь и ёрзая, осторожно высовывается из-за горизонта. Испокон веку пытающиеся отгрызть от суши все, что можно и нельзя, волны тихи и задумчивы. Это потом, ближе к обеду, они будут яростно бросаться на берег, а сейчас им хочется нежиться в солёной пене, принимать маски из водорослей и скрабиться вулканическим – говорят, необычайно полезным – песком.
Туристы, утомленные пенными вечеринками и многими пинтами старого доброго узо, прозябают в объятиях отельных подушек.
Нас трое на пляже. Мы с мужем и Он. Вернее, когда мы только начинаем традиционные ритуалы «попробовать водичку – зайти по колено – похлопать себя по бокам – зачерпнуть воду в ладошку и глубокомысленно попытаться определить навскидку температуру», он уже, как Афродита, выходит из пены морской. Ну, хорошо. Не как Афродита. Как Аполлон. Такой заматеревший, очень взрослый Аполлон.
Абсолютно лысый. С невероятной фигурой, покрытой, не побоюсь этого избитого выражения, бронзовым загаром. Не с такой фигурой, как у этих вот, вычурных бодибилдеров. А с красивой. Где все на месте и ничего лишнего. В красных шелковых труселях, которые он изящно поддергивает, чтобы быть в бронзовом загаре везде. Ну, может быть, и не в шелковых. Но мне хочется думать, что именно в шелковых. Они были бы очень к месту.
Отфыркиваясь, как Буцефал в сражении у Граника, он бредет мимо нас, шелестя приличествующей моменту еле слышной «калимерой», технично вскарабкивается на свою вышку и замирает, в молитвенном экстазе вглядываясь в горизонт.
Когда бы мы ни приходили на этот пляж, он всегда был там. С непокрытой бронзовой головой под палящим солнцем. Сурово свистящий гражданам, нарушающим режим купания. Тихо матерящимся по-гречески. Иногда мы заставали его плывущим. О, боги! Как он плыл! Такого могучего и эстетически идеального брасса я больше никогда не видела.
«Невероятный, брутальный грек. Совсем непохожий на прочих греков», – думала я. «Пойдем, пожалуй, на другой пляж, тут волны слишком волнистые», – тревожно поглядывая на меня, все чаще говорил муж.
И вот однажды, уже почти на исходе
