высекая из неё облака пыли. Его лицо было красным со стороны заката, а с обратной стороны землянистым, как его куртка.
– Ты откуда идёшь? – спросил я.
– От Татыша. Часть пути на попутках проехал.
– А пешком сколько?
– Километров четыреста.
– Четыреста? За две недели? Неплохо. Спортсмен? Кроссы бегаешь?
Он посмотрел удивлённо:
– Нет, не бегаю. Важнее состояние ума.
– А, ну, конечно…
Солнце опускалось к желтеющему горизонту. Толпа вокруг стала гуще и пестрее. Встречались люди в странных шляпах, в пончо, в длинных одеждах, в набедренных повязках, в перьях. Мы словно оказались на съёмках фильма, точнее, нескольких фильмов сразу: вестерна, индийского кино, римейка «Звёздных войн». Некоторые отвешивали нам лаконичный буддистский поклон-приветствие, складывая ладони у груди. Отраднов отвечал им тем же.
– Думаете, его отравили? – спросил он.
– Есть основания полагать.
– Ну, за наших я ручаюсь. Это не мы.
– Ручается он… Всё-таки, Елисей: зачем Самушкин полез в зону? Северная часть – там ведь наша дорога проходит.
– Да, – кивнул он. – Думаю, с этим и связано. Может быть, пробы грунта взять хотел или сфотографировать. Да он давно под вас копал.
Я задумался: Эдик наверняка взял с собой в зону съёмочную технику, другой телефон или экшн-камеру. Но мы проверили его сим-карты и аккаунты, так и не найдя другого аппарата.
Мы подошли к жёлто-оранжевому шатру. Завидев Отраднова, вся компания принялась визжать и улюлюкать, обнимаясь с ним по очереди, хлопая по пыльным плечам, дёргая за хвосты его банданы. Кэрол прижалась щекой к его щеке, быстро поцеловала в губы и тут же стала отплёвываться, смеясь:
– Солёный! Губы, как наждак!
На её лице был смешной макияж, стилизованный под морду кошки, с тонкими усиками, которые размазались о щетину Отраднова. Какие же они дети…
Когда заметили меня, веселье утихло. Верещагин, придурковатый шаман, вышел вперёд, светя пупом через застёгнутую на одну пуговицу рубашку. Его худое лицо выражало издёвку.
– Ого, Лис хвоста привёл. Лис, не надо тут мусорить. Ты мне настроение испортил.
Верещагин смотрел нагло. Пара шрамов на его лбу и скуле подсказывали, что в рыло он получал неоднократно, но выводов не сделал. Я ответил мягко:
– А ты дёсны чем-нибудь натри и повеселеешь. У тебя же есть там, в мешочке?
– А ты, мусорок, для себя интересуешься или на продажу? – растёкся в улыбке Верещагин, и толпа одобрительно загоготала.
Я видел, как Кэрол передала Отраднову его телефон, и хотел отвести парня в сторонку, но между нами вклинился Верещагин, держа руки навесу, как футболист, спорящий с судьёй:
– Э, э, э! – кричал он нарастающим голосом. – Друга моего не трожь!
Я схватил его за шею, и он от неожиданности хрюкнул. Я сказал ему на ухо:
– Дима, дуралей, не порти
