бледнел на глазах, тянулся к галстуку, дернул его, стащил, расстегнул пуговицы. Но справился с собой, поднялся на ноги, когда судья зачитывала приговор. Олег не сводил глаз с отца, и невнимательно слушал, что там вещает серьезная молодая женщина. Она говорила долго, зачитывала с листа, брала их со стола один за другим, отец держался за спинку кресла и молчал, сжав губы, судья говорила, инвалид внимал ей, как и оплывшая блондинка, ростом сыночку едва ли до плеча.
– Семь лет колонии общего режима, – прозвучало в тишине, зашуршали бумаги, судья села на место. А отец посмотрел на Олега, странно улыбнулся и вдруг повалился набок, сосед подхватил его, заозирался по сторонам, не зная, что делать. Олег кинулся к решетке, но охранник закрыл ему обзор, заорал что-то, угрожая, но Олегу было плевать. Он ничего не видел, хотел крикнуть, позвать отца, но горло перехватило, внутри все сжалось в ледяной комок. Успел только заметить, как отца под руки выводят из зала, следом поспешно смывается инвалид с мамашей, потом уходят остальные. Олег вцепился обеими руками в прутья и смотрел через плечо охранника на дверь, смотрел, пока не грохнула решетка, и конвой не потащил его к выходу.
***
Ольга сидела на лавочке напротив фонтана и смотрела куда-то вверх, слегка щурилась и улыбалась. Стас тихонько обошел ее со спины, закрыл ей ладонью глаза. Ольга вздрогнула, засмеялась, и сказала:
– На крыше сидят голуби, три штуки.
Стас посмотрел на крышу клиники: точно, все верно, именно три. Один, точно застеснявшись его взгляда, сорвался, и полетел куда-то в сторону забора.
– Подумаешь, – Стас положил хрустящий оберткой букет роз ей на колени, – голуби. Поехали домой.
Та поднялась, взяла его под руку, Стас взял ее сумку и повел к проходной.
– Голуби, – повторила Ольга, обнимая букет и глядя по сторонам, – я их вижу. Понимаешь, вижу. Они далеко, но я все равно вижу.
И так всю дорогу: она сидела сзади, положив Стасу руки на плечи, и то читала надписи на указателях, которые только появлялись вдали, то рассматривала в небе самолеты, то еще какую-то мелочь на горизонте. И все говорила, не могла успокоиться, чуть не плакала, уткнувшись лбом ему в затылок.
– Я вижу, понимаешь, – чуть гнусаво сказала она, – это же счастье, настоящее счастье, ты просто не понимаешь.
А он прекрасно ее понимал, сам глупо улыбался, глядя на дорогу, гладил Ольгины пальцы и молчал, чтобы голосом не выдать себя, отделывался невнятным мычанием и междометиями. Но Ольга этого не замечала, ей несколько дней назад заново открылся мир, и она постигала его, как ребенок, что учится ходить без помощи взрослых. Кое-как справился с собой, и в город въехал по другой дороге, повез Ольгу окольным путем. Та и не сообразила, что тут нечисто, очнулась только когда «ауди» остановилась у серого одноэтажного здания.
– Что такое? – Ольга закрутила головой, прищурилась, прочла надпись на вывеске у двери,
