на секунду взвилась она. – Проблемы – это слабо сказано!
Я взял свой стаканчик и уселся в кресло напротив нее.
– Я тебя сегодня видел издали на скачках, – сказал я. – На тот момент проблема уже существовала?
Она сделала большой глоток.
– Да, еще как! А как ты думаешь, почему я притащилась на ночь глядя в твою чертову квартирку, в этом дурацком парике, когда могла спокойно подойти к тебе прямо там, на скачках?
– Ну и почему же?
– Да потому, что мне меньше всего хотелось бы, чтобы меня видели беседующей с Сидом Холли на ипподроме или за его пределами!
Я несколько раз выступал на лошадях ее мужа, давным-давно, когда еще был жокеем. Когда я еще был достаточно легким для гладких скачек, до того, как перешел в стипль-чез. До успеха, до славы, до падения, до сломанной руки… короче, в былые дни. С бывшим жокеем Сидом Холли она свободно могла говорить в любой момент. Но к Сиду Холли, который не так давно переквалифицировался в частные детективы широкого профиля, она могла прийти не иначе как в темноте и страхе.
Лет сорок пять ей было, наверное. Я впервые задумался об этом и только теперь осознал, что, несмотря на долгое шапочное знакомство, я никогда не приглядывался к ней достаточно внимательно, чтобы во всех подробностях запомнить ее лицо. Общее ощущение изысканной элегантности – это да, это я помнил. А опущенные кончики бровей и век, шрамик на подбородке, легкий, но заметный пушок на щеках – это все было для меня новостью.
Она вдруг подняла глаза и тоже стала пристально всматриваться в меня, словно и она никогда прежде как следует меня не разглядывала. Я подозревал, что для нее перемена оказалась куда более радикальной. Теперь я был уже не мальчишкой, которому она некогда довольно резко выдавала указания на предстоящую скачку, а мужчиной, к которому она пришла за помощью. Я успел привыкнуть к тому, что этот новый взгляд на меня вытесняет прежние, более непринужденные отношения. Мне не раз случалось сожалеть об этом, но ничего не попишешь, пути назад нет.
– Все говорят… – неуверенно начала она. – Ну, то есть… за прошлый год я не раз слышала…
Она откашлялась.
– Поговаривают, что ты человек толковый… очень толковый в таких делах. Но я просто не знаю… вот я пришла… и как-то оно все… ну, то есть… ты ведь жокей.
– Был жокеем, – сухо уточнил я.
Она мельком глянула на мою левую руку, но больше ничего говорить не стала. Она и так все знала. В мире скачек это все были прошлогодние новости.
– Может, все-таки объяснишь, что ты хотела? – спросил я. – Если я не сумею ничем помочь, то сразу так и скажу.
Мысль о том, что я, может, еще и не сумею ей помочь, всколыхнула ее страхи, и она снова принялась дрожать в своем плаще.
– А больше никого нет, – сказала она. – Мне больше не к кому обратиться. Я вынуждена поверить, что ты… что ты можешь все, что рассказывают.
– Ну я же не супермен какой-нибудь! – возразил я. – Я так, хожу и разнюхиваю.
