знаменитом трактате «О природе богов» он дает пример свободного обсуждения проблемы богов сторонниками различных философских направлений.
Рим, глубоко чтивший своих богов, не отрицал и могущества чужих; правда, последние не обладали такой силой, как его национальные боги, зато все они равно истинны. Благодаря этому, чужие культы в Риме не только пользовались правом свободного исповедания, но часто смешивались с национальной религией самих римлян. Только евреи и христиане не вошли в это религиозную смесь, как представители культов. Они ответили отказом, так как это соглашение посягало на самое основание их религии – веру в единого Бога. Этот отказ был равносилен пренебрежению ко всем языческим богам, в том числе и национальным римским, а потому и не мог не привести к общему негодованию. По словам Тацита, суеверие христиан вызвало ненависть всего человеческого рода, и они были объявлены врагами последнего, что вызвало их преследование (21, с. 3–4).
Именно так и действовали римские правители Клавдий (10 г. до н. э. – 54 г. н. э.) и Тиберий (42 г. до н. э. – 37 г. н. э.), изгоняя из Рима иудеев-христиан и запрещая египетские и иудейские обряды. Распространение христианства рассматривалось римскими властями как оппозиция государственному религиозному культу (297, с. 122, с. 185).
В основе христианской религии лежала тенденция прозелитизма, вредная для государственного культа римлян. Лишенная главной опоры терпимости – национальной основы, христианская религия в то же время претендовала силою истины и убеждения завоевать и преобразовать весь мир, распространиться на все народы; она, таким образом, по самому существу своему выступала против национальной религии государства, которое, разумеется, не могло относиться равнодушно к посягательству на последнюю, ибо она лежала в основе его собственного строя (204, с. 26–27). Государство оказывало национальной религии охрану лишь постольку, поскольку посягательство на нее было сопряжено с опасностью для целости государства, так что охранялась собственно не религия, как известное правовое благо, а сохранялась целость и безопасность государства (27, с. 9–10).
Христианство, посягая на национальную римскую религию, подкапывалось под жизненный принцип самого государства и с другой стороны. Краеугольным камнем его устройства служило начало подчинения личности государству; первое всецело поглощалось последним; для нее высшим, абсолютным императивом был государственный закон, перед которым должен был умолкать голос совести каждого отдельного человека. Христианство же объявило, что есть начало высшее, чем закон, чем требование государственной воли: это заповедь Божья, запечатленная во внушениях совести; при коллизии этих двух императивов должен взять верх последний, требование государства должно уступить абсолютной обязанности совести (399, с. 28).
Таким образом, начало нового мира – принцип индивидуальной свободы личности столкнулся с коренным началом древнего мира – порабощением личности,
