лились светло-русым водопадом, вторя каждому движению. – Но нынче в самом деле страшно сделалось мне! – затаив дыхание, бормотала она.
– Такова уж их природа, – со злостью сплюнула Глаша.
Сама носила под платьем немало синяков да ссадин, что учинялись в постели, оттого и понимала Глаша слёзы и стенания девицы пред нею.
– Неужто иную при дворе приблизит светлый государь Иоанн Васильевич?.. – со страхом спросила Дуня. – И что нынче со мною будет? Уж, верно, ведают все, что за службу несла я при дворе… Как нынче на меня смотреть-то будут, как не на суку паршивую?
Глаша поджала губы и будто бы мгновение думала, чем утешить девку. Глубоко вздохнув, женщина положила руку на плечо Дунино, да та как подскочит и вновь визг подымет.
– Да ты ж чего вопишь аки ошпаренная? – едва не начала браниться да замахнулась уж Глаша.
Дуня тотчас же подняла руку свою и дрожащим пальцем указала на выход. Обернулась Глаша и сама встала как вкопанная.
На пороге стоял Фёдор Басманов, облачённый в чёрную мантию с саблей наперевес. Скрестил руки и прислонился боком ко стене. Завидев, как испуганно завизжала Дуня, рассмеялся он, заходя в скромную комнату.
– Тебя, Глашенька, мой батюшка ищет, – произнёс Фёдор, бросив короткий взгляд на женщину.
Та свела брови и со всей силой сжала тряпку в руках, а затем бросила в покосившееся ведро с разошедшимся жестяным ободом. Глаша уж было вышла из комнаты, как обернулась. Опричник же бросил короткий взгляд на заплаканную Дуню да точно оценил взглядом своим. Уголки губ его чуть поднялись, да на том он и покинул скромную комнату крестьянок.
Глава 5
В палате будто бы сам воздух дышал свежестью – ныне отворены были окна, откуда веяла прохлада зимняя. На высоком троне восседал государь. Подле Иоанна сидел писец, разложив доску на коленях, да чиркал пером, выводя букву за буквой, по мере того как лилась низкая и звучная речь царя.
С улицы отдалённо доносился шум, но он утопал в мягкой игре деревянной дудки, на которой играл не кто иной, как молодой опричник Фёдор Басманов. Он сидел у окна, и свет лился ему в спину, очерчивая пряди волос шёлковым блеском. Веки Фёдора были приопущены, и взгляд ясно-голубых глаз таился под рядом чёрных чуть изогнутых ресниц. Тонкие пальцы перебирали по музыкальному инструменту, подчиняя потоки мелодии мерному и чистому звучанию.
На руках его поблёскивали драгоценные перстни тонкой работы. Во многих угадывалась рука чужеземных мастеров. Мало кто вглядывался в них, оттого и не помыслил никто, будто бы те перстни, что ныне украшали белые руки, некогда таили сияние своё в царских сокровищницах.
Едва настало утро. Быть может, то и было причиною настроя государева, ещё не отошедшего ото сна. В последнее время всё хуже и хуже почивал Иоанн, не находя покоя до глубокой ночи. Оттого, быть может, и речь его стала медленнее, да молчал Иоанн меж оконченными мыслями, точно пытаясь изловить какую вертлявую идею
