теория приходит, хотя и с другого конца, к тем же выводам, к которым ведет и старая немецкая доктрина, признававшая самое право лишь самоограничением суверенитета. В конце концов, с какой стороны ни подойти, суверенитет оказывается внеправовой властью, связь между суверенитетом и правовым регулированием власти разрывается, суверенитет становится равнозначным произволу. Но такая конструкция суверенитета не объясняет реальности современной государственной и международной жизни, в которой суверенитет и право теснейшим и неразрывным образом связаны друг с другом, в которой суверенитет выступает, как правило, именно в правовой форме, а право – как проявление суверенитета государства (национальное право) и как регулирование отношений между суверенными государствами (международное право).
Кельзен вытаскивает своего Мюнхгаузена из болота с помощью «основной нормы». Кельзеновская «Grundnorm», это – прямой результат влияния марбургской неокантианской школы на буржуазную науку права. Герман Когэн в своем «обосновании» идеализма пытается устранить всякую материальную данность с помощью суждения первоначала («Urteil des Ursprungs») как первой гипотезы, являющейся началом порождения («Erzeugung») предмета познания[53]. Такую же роль играет и понятие «основной нормы» в философии права Кельзена. Эта норма – принцип идеализма в праве. Она – норма первоначала: гипотеза, порождающая все право и лежащая в основе всего правопорядка. Ее задача – устранить всякую естественную или социально-политическую данность, т. е. самую действительность, из области правового познания. Она якобы создает возможность найти основание порождения права в нем самом.
По Кельзену, именно «основная норма» как высшая и невыводимая норма и придает покоящейся на ней системе права свойства суверенитета[54].
Итак, бытие государства, этого реальнейшего факта, действенность которого ощущается каждым человеком в любую минуту его жизни, покоится на некоторой призрачной формальной гипотезе, нужной, собственно говоря, только для того, чтобы гарантировать существование не государства, а абстрактной, формально-юридической теории государства и, пожалуй, самих ее творцов.
Впрочем, гипотеза «основной нормы» не спасает и эту теорию от глубоких противоречий, вскрывающих всю ее внутреннюю слабость. Эта гипотеза нужна Кельзену для того, чтобы придать праву характер чего-то самодовлеющего, автаркического, не зарождающегося в чем-либо, вне его стоящего. Но ведь в самом положительном праве мы этой нормы не находим; ее нет ни в законе, ни в обычном праве государства. Ее можно сравнить с воображаемой, бесконечно удаленной точкой проективной геометрии, предположение которой придает прямой линии характер замкнутой линии. Но право – это не математика, и ссылка на воображаемое в праве абсолютно ничего не объясняет. К тому же «основная норма» принципиально не может быть найдена в системе положительного права. Ибо с точки зрения «чистой теории права» сама действительность
