разными учителями-иностранцами имело еще то преимущество, что при этом компенсировалось возможное отрицательные влияния этих людей на впечатлительного ребенка. Я почти ничего не помню о своей гувернантке-француженке, кроме ее горячего патриотизма, который в то время сильно повлиял на меня. Вскоре я уже вполне разделял ее чувства и взгляды. Когда ее сменила девушка-англичанка, я поначалу наотрез отказывался иметь дело с представительницей нации, которая сожгла Жанну д’Арк. После этого отец запретил кому бы то ни было, кроме нее, разговаривать со мной на каком бы то ни было языке. Эта мера вкупе с тем фактом, что мисс Эдит Хэдленд оказалась очень милым человеком, в конце концов преодолела мое сопротивление.
Общение с людьми разных национальностей, которые порой вкладывали в одни и те же слова разный смысл, и наблюдение за тем, как по-разному подходили к ним наши старшие, само по себе расширяло наш жизненный опыт. Приведу некоторые примеры.
Ника Курисс, один из моих друзей, узнал смысл английского выражения «to pull someone’s leg» (букв, «потянуть за ногу»; обычно употребляется в смысле «морочить голову, разыгрывать». – Пер.) и решил подшутить над французской гувернанткой своей младшей сестры – пожилой старой девой величественного сложения и поведения. Он вежливо обратился к ней по-французски: «Mademoiselle, permettez moi de vous tirer la jambe?» («Позвольте мне потянуть вас за ногу?») «Mais vous n’oserez pas!» («Но вы не посмеете!») – возмущенно ответила она. «Я сделал это! Я сделал это!» – ликующе вскричал мой приятель и затанцевал прочь.
Немного раньше этого случая мы с несколькими друзьями в сопровождении двух английских гувернанток смотрели парад в Царском Селе (на той же площади, которую можно увидеть на фото 7). Там позади группы старших офицеров справа на фото были устроены места для гостей. День был солнечный, и разноцветные мундиры воинских частей придавали зрелищу яркость и красоту. Но девушки-англичанки, наверное, тосковали по дому, а потому громко обменивались замечаниями о том, как глупы эти русские и как неразумно в век пулеметов носить такую форму. В конце концов, к нашей великой радости, сидевший позади нас солидный пожилой человек наклонился вперед и заметил по-английски с безукоризненной вежливостью: «Красные мундиры и медвежьи шапки на лондонских парадах гораздо практичнее, не правда ли?»
Ближе всего к открытому столкновению с иностранными наставниками мы оказались в 1913 г., когда я вместе с двумя приятелями и их учителями отправился на продолжительную велосипедную прогулку. Мне тогда было четырнадцать. Нику Курисса, которому было шестнадцать, сопровождал добродушный худой учитель-англичанин мистер Фрай, а Митю Гееринга, которому было тринадцать, – учитель-немец, чрезвычайно неприятный человек. Я помню только его прозвище, Пучеглаз, которое мы дали ему из-за глаз навыкате. Он был студентом и учился в университете эстонского города, который сейчас называется Тарту. Русское название этого города – Юрьев, но в то время там заправляли балтийские немцы и он назывался Дерпт. Большая часть курсов в
